Две ложи

Дама лтъ пятидесяти только повернула къ нему свое длинное, желтое лицо, съ густымъ загаромъ на носу, и кивнула не подавая руки. Старецъ протянулъ два пальца, придерживая остальными перчатку. Пальцы были большіе, пухлые, съ кустиками волосъ, и производили непріятное ощущеніе.

– Сейчасъ будетъ очень интересная скачка; каждая изъ пяти лошадей можетъ выиграть. – сказалъ Никъ-Никъ.

– Неужели вы играете? – спросила дама такимъ тономъ, какъ если-бы спрашивала: неужели вы ходите безъ галстуха?

Никъ-Никъ тотчасъ понялъ ее.

– Боже сохрани! Играть здсь въ тотализатор? За кого вы меня принимаете, Анна Илларіоновна? – поспшно отвтилъ онъ. – У насъ иногда бываютъ крупные пари между членами, но тотализаторъ – какой ужасъ! Тамъ даже пахнетъ скверно.

Дама благосклонно на него взглянула, и улыбнулась узкими коричневыми губами. Старецъ взглянулъ нсколько недоврчиво, но тоже одобрительно, и пустилъ сиплое: хе-хе!

– И тотализаторъ, и самыя скачки – все это жалкое обезьянство, европейничанье, – произнесъ онъ. – Въ другомъ мы уже отстали отъ этой глупой привычки, а тутъ еще тянемся. Я-бы уничтожилъ.

– Нтъ, почему-же? – протянула дама. – Тотализаторъ – да, я тоже не позволила-бы. Но самый спортъ – разв вы не находите, что онъ отзывается чмъ-то аристократическимъ? Взгляните на афишу – сколько тутъ именъ изъ нашего круга.

– Подражаніе, подражаніе Европ; и въ нашемъ кругу тоже еще есть. Лоншанъ какой-то хотятъ устроить, – упорствовалъ старецъ.

– Нтъ, я съ вами не согласна; гд есть аристократія, тамъ долженъ быть благородный спортъ… – оспаривала дама.

– Такъ ездите на бга, вотъ національный русскій спортъ!

– Бга? Что вы говорите! Вдь это развлеченіе для тхъ… какъ это называется? Ну, вотъ, гд калачи продаютъ…

– Калашниковская пристань? Тамъ никакихъ калачей не продаютъ, а милліонныя дла длаютъ, – строго объяснилъ старецъ.

– Вы скоро предпринимаете вашъ обычный вояжъ за границу? – вмшался Никъ-Никъ, и его голосъ зазвучалъ какой-то почтительной слащавостью.

– Да, меня посылаютъ въ Аркашонъ; но я все откладываю. Эта «заграница» ужъ такъ надола, до такой степени все тамъ жалко, скверно, мизерно посл нашихъ широкихъ русскихъ привычекъ…

– Парижъ, я вамъ скажу, сдлался прямо гнусенъ, – вставилъ съ нкоторымъ оживленіемъ старецъ. – Я вотъ только-что вернулся, во всей Европ побывалъ, и везд – одна гадость. Только и почувствовалъ себя снова человкомъ, когда меня высадили на варшавскомъ вокзал. Околышъ на моемъ курьер, и тотъ роднымъ показался.

– Но нельзя-же сказать, чтобы все было тамъ скверно. Театры, магазины… ну, наконецъ, рестораны… – замтила дама.

– Хуже нашихъ, хуже! – опять строго отрзалъ старецъ. – Фальсификація и дороговизна. Измельчало все, подгнило. Вся ихъ цивилизація подгнила. Мн, я вамъ скажу, во всей Европ только одно понравилось. Былъ я нынче въ первый разъ въ Стокгольм, такъ тамъ въ садовыхъ кафе вечеромъ каждому постителю подаютъ зеленое байковое одяло. Вотъ это умно, этому и у насъ подражать-бы слдовало.

Дама разсмялась.

– И вы сидли тамъ подъ зеленымъ байковымъ одяломъ? – спросила она.

– Сидлъ-съ, какъ какой-нибудь штурманъ, и прекрасно себя чувствовалъ. Но у насъ не знаютъ, что именно слдуетъ перенять у Европы, – заключилъ уже брюзжащимъ тономъ старецъ.

Лошади, между тмъ, поскакали. Никъ-Никъ воспользовался моментомъ, и сдлавъ торопливый, но почтительный поклонъ, покинулъ ложу.

«Чортъ возьми, изъ-за нихъ я не усплъ поставить», подумалъ онъ съ неудовольствіемъ, наводя бинокль на скаковой кругъ. – «Ну, такъ и есть, мой фаворитъ обскакиваетъ… нтъ, отпалъ. Но все равно, я потерялъ ощущеніе игры».

Онъ сталъ пробираться между двумя рядами ложъ, раскланиваясь, на минуту останавливаясь подл знакомыхъ дамъ, обмниваясь съ нкоторыми изъ нихъ какими-то условными знаками. Затмъ онъ вошелъ во вторую изъ намченныхъ имъ ложъ.

– Выиграли? – быстро обернулась къ нему элегантная дама не первой молодости.

– Увы, мн помшали поставить, – отвтилъ Никъ-Никъ, и объяснилъ, кто его задержалъ, причемъ изъ самаго тона его ясно было, что когда сидишь въ лож у такихъ особъ, то нечего думать объ игр.

– А я проигралась, то-есть не я сама, я ставила вотъ на ея счастье… (дама указала на сидвшую подл нея двушку-подростка). А баронъ, представьте, выигралъ…

Баронъ вынулъ изъ жилетки три билета съ однимъ номеромъ и показалъ Никъ-Нику, причемъ его рыжіе усы, рыжія губы и рыжія веснушки раздвинулись въ одну живописную улыбку.

– Садитесь, m-r Повацкій, разсказывайте… – суетливо приглашала дама, безъ нужды двигая своимъ стуломъ и подбирая платье. – Знаете новость: черезъ недлю мы узжаемъ. На мсяцъ куда-нибудь въ Швейцарію, а потомъ въ Біаррицъ. Я бы ухала раньше, но вотъ относительно Лили надо списаться. Нельзя же мн таскать ее за собою, вдь я ду отдохнуть, вы понимаете. Теперь все устроилось. Я по дорог завожу ее въ деревню ея отца, тамъ его мать. И онъ тоже тамъ, мой бывшій мужъ. Пробуду тамъ нсколько дней, и – вонъ изъ Россіи.

– Тянетъ?