Две Юлии

— Знаешь, такая там погода, я так бы и гуляла все время. Почему не здороваешься? — с требовательным весельем спросила она, встав ко мне спиной и подрагивая плечами, чтобы я догадался подхватить ее шубку. Джема почему-то не показывала уже бурной радости и стояла перед Юлией Секундой, закрыв пасть, глядя на подрагивающие края связанного из золотистых и угольных искр шарфа.

— Понимаешь, — начал говорить я в смущении оттого, что если бы меня приняли за воришку, навестившего друзей в свете их отъезда, то я бы не нашел внутреннего убеждения для оправданий, — тут кроме меня никого нет. Меня попросили посидеть с собакой.

— И ты так с ней и сидишь? — захохотала она. — Думаешь, это грудной младенец? Ее только и надо что выгуливать три раза и кормить.

— Кстати! — взволновался я, и мы с Джемой наперегонки бросились на кухню, с которой я кричал Юлии, — гулять можно и два раза, а вот с едой я проспал.

Открытый холодильник обдал меня раздражающей волной неприлично сытных мясных запахов. Мне показалось, что закружилась голова и я могу упасть. Пока я накладывал в Джемину миску вареный студень из крупной алюминиевой кастрюли, хотелось облизывать ложку. Но куда более раздражающим был медлительный выход на кухню Юлии Повторной, которая слишком уж по-хозяйски себя здесь чувствовала и сладкие духи которой, обычно не настойчивые, сразу пресытили весь вкусный воздух. Я поставил полную миску перед Джемой, и ее чавкающая жадность отменила сомнение, ест ли она неразогретую пищу.

Казалось, что Вторая, особенно стройная в белой вязаной блузке, с цилиндрическими раструбами недлинной желтой юбки, занимает куда больше места, чем обычно. Это было не так очевидно в размерах Юлиной кухни, но относилось ко всему привычному мне миру. Она заливала его завитыми волосами, она смотрела на меня прямо, и границы ее век были поразительно тонко обведены невиданной на этих берегах бархатистой синевой. Самое странное — продольный блеск взгляда, слишком единственный на данный момент человеческой истории, и он горел именно передо мной. Не было никакой возможности ступить туда, куда только что был направлен этот неурегулированный взгляд, его материализация захватывала воздух вокруг меня. Я старался казаться себе равнодушным и растерянным, поэтому стал бороться со смешной этой кажимостью, для чего решил поставить чайник. В мыслях металось что-то о совместном завтраке, но мнилось, что Юлия Вторая сейчас все-таки уйдет на свою радостную прогулку. Растерянность — это то состояние души, которое мы вызываем в себе, чтобы не делать резких движений, смягченный выбор, соблазн которого в любой момент легко отмести. Но только я попробовал сделать это, как за отведенной внутри меня ширмой застал хорошенько занявшуюся панику.

— Я хотела тебя навестить еще вчера, думала, тебе тут будет страшно одному ночью.

Она просквозила мимо кухонной двери, двоясь в ее стеклянных ромбах, и замерла, опершись темным коленом о черную подушечку табуретки.

— Чего мне бояться? — отбивался я. — Тут такая сильная собака. А африканских масок я не нашел.

— Каких масок?

Я испуганно смотрел на нее, молясь, чтобы она не заметила слова «не нашел», ведь этим я заявлял ей, будто провел — может быть, даже всю ночь — в поисках.

— Марк! А где ты спал? — спросила она несколько нервно, возвысив голос до артистической небрежности.

Я оперся задом о холодный металлический край кухонного стола и приготовился к защите.

— Юлия, ты думаешь, я не справился?

— С чем? Нет, я так не думаю. Хорошо, что тебе доверили Джемку! — она дотянулась до выпирающего мосла на пояснице сильно занятой собаки и села на табуретку, повернув покрасневшее колено в темном чулке прямо на меня. Чулок натянулся и светил плотью.

Я стал искать, куда бы налить воды из глиняного непроницаемого кувшина. Получалось довольно нервно, ведь я не был здесь хозяином, но при этом не хотел неприятных заминок на глазах у моей гостьи. Юлия встала и, не глядя, извлекла из шкафчика над мойкой, на секунду для этого приоткрыв его дверцу, граненый стакан. Сам бы я добрался до этого стакана, только приоткрыв пять дверец, если бы еще не перекинулся в отчаянии на нижний этаж. Юлия взяла у меня из рук графин и налила в стакан воды. Назад я получил сначала графин, а потом и ополовиненный стакан. Мой глоток воды пришелся как раз на напомаженный край, это был вкус розового повидла. Попив, я слишком тщательно начал тереть губы и недовольно осмотрел бортик стакана.

— Хочешь, я сотру с губ всю помаду? — так просто спросила меня стоящая близко девушка, надув яркий сок губ.