Две Дианы

Так как граф де Монтгомери искупил затем свою злополучную неловкость целым рядом блестящих подвигов, то король на него не гневался и дал ему возможность подняться до высших ступеней в придворной и военной иерархии. В 1530 году граф Жак женился на Клодине де Лабуасьер. Это был чисто светский брак, в основе которого не было взаимного влечения. Однако муж долго оплакивал жену, когда она умерла, родив Габриэля. Впрочем, в основе его характера лежала грусть, присущая людям, которых коснулся злой рок. Сделавшись одиноким вдовцом, он увлекался только военным делом, бросаясь в огонь со скуки. Но в 1538 году, после перемирия, заключенного в Ницце, когда этот деятельный, боевой офицер вынужден был превратиться в придворного и прогуливаться по галереям Турнеля и Лувра с парадной шпагой на боку, он чуть не умер от тоски.

Его спасла и погубила новая страсть.

Этого старого ребенка, крепкого и простодушного, очаровала царственная Цирцея: он влюбился в Диану де Пуатье.

Три месяца он вертелся около нее, хмурый и мрачный, не произнося ни слова, но глядя на нее глазами, которые говорили все. Этого ей было вполне достаточно, чтобы понять полную победу над ним, и она записала ее, как бы на всякий случай, в уголке своей памяти.

И случай представился. Франциск I стал небрежно обращаться со своей прекрасной фавориткой, предпочитая ей г-жу д’Этамп.

Когда признаки охлаждения сделались явными, Диана впервые в жизни заговорила с Жаком де Монтгомери.

Произошло это в Турнеле, на празднике, который устроил король в честь новой фаворитки.

— Господин де Монтгомери! — подозвала Диана графа.

Взволнованный и растерянный, он подошел к ней и неловко поклонился.

— Как вы грустны! — сказала она.

— Смертельно грустен, сударыня.

— О Господи, отчего же?

— Оттого, что хотел бы пойти на смерть.

— Ради кого-нибудь, надо думать?

— Ради кого-нибудь — это было бы очень приятно, но и просто так, ни ради чего, было бы тоже не худо.

— Что за страшная меланхолия! Откуда она взялась у вас?

— Откуда мне это знать, сударыня?

— А я это знаю, сударь! Вы любите меня.

Жак побледнел. Затем, набравшись мужества, которого здесь понадобилось больше, чем на то, чтобы ринуться одному на целый неприятельский батальон, он ответил хриплым и дрожащим голосом:

— Да, сударыня, я люблю вас. Тем хуже.

— Тем лучше, — засмеялась Диана.

— Как вас понять? — воскликнул ошеломленный Монтгомери. — Ах, осторожнее, герцогиня! Это не игра. Это любовь, пусть даже безнадежная, но искренняя и глубокая…

— Почему же безнадежная? — спросила Диана.

— Герцогиня, простите за откровенность, но не в моих правилах приукрашивать вещи словами. Разве вас не любит король?

— Это верно, — вздохнула Диана, — он любит меня.

— Стало быть, вы видите, что мне нельзя — если даже я смею вас любить, — нельзя говорить вам об этой неподобающей любви.

— Неподобающей вам, вы правы.

— О нет, не мне! — воскликнул граф. — И если бы когда-нибудь оказалось возможным…

Но Диана остановила его, сказав с величавой грустью и с хорошо разыгранным достоинством:

— Довольно, господин де Монтгомери. Прошу вас, прекратим этот разговор.

Холодно ему поклонившись, она удалилась, предоставив бедному графу колебаться между самыми противоречивыми чувствами: ревностью, любовью, ненавистью, страданием и радостью. Итак, Диана знает, что он ее боготворит! Но он ее, может, оскорбил! Он мог показаться ей несправедливым, неблагодарным, жестоким!

На другой день Диана де Пуатье сказала королю Франциску:

— Знаете, государь, господин де Монтгомери влюблен в меня.

— Вот как? — засмеялся король. — Ну что ж, Монтгомери — старинный род, и знатны они почти так же, как я. А сверх того, они почти так же храбры и, как я вижу, почти так же любят женщин.

— И это все, что вы можете мне сказать? — спросила Диана.

— А что ж мне, по-вашему, сказать вам, дорогая? — прищурился король. — Неужели же я должен сердиться на графа Монтгомери только за то, что у него, как и у меня, хороший вкус?

— Если бы вопрос касался госпожи д’Этамп, вы бы этого не сказали, — пробормотала оскорбленная Диана.

Больше она не возвращалась к этому разговору, но решила продолжить испытание. Снова встретившись через несколько дней с графом Жаком, она опять окликнула его:

— Господин де Монтгомери! Вы стали еще печальнее?

— Это естественно, герцогиня! — смиренно ответил граф. — Ведь я трепещу при мысли, что, быть может, обидел вас.

— Не обидели, сударь, а только огорчили, — вздохнула герцогиня.

— О сударыня, как же я мог причинить вам хоть малейшую боль, если за одну вашу слезинку готов пролить всю свою кровь!

— Но ведь вы дали мне понять, что фаворитка короля не вправе мечтать о любви дворянина.

— Ах, я хотел сказать, герцогиня, лишь то, что вы не можете меня любить, потому что вас любит король и вы любите его.

— Король меня не любит, и я не люблю его, — ответила Диана.

— Отец Небесный! Но, значит, вы могли бы полюбить меня? — воскликнул Монтгомери.

— Любить вас я могу, — ответила спокойно Диана, — но никогда не могла бы вам в этом признаться.

— Отчего же?