Двадцать лет спустя (часть первая) (худ. Клименко)

Назад шли в том же порядке. Проницательный взгляд Гримо не заметил ничего подозрительного, кроме какой-то тени, которая притаилась на углу улицы Генего и набережной. Ему показалось, что он уже раньше заметил этого ночного соглядатая. Гримо бросился к нему, но не успел настигнуть: человек, как тень, скрылся в маленьком переулке, а входить в него Гримо счел неразумным.

Атосу было сообщено об успехе экспедиции, и, так как было уже десять часов вечера, все разошлись по своим комнатам.

На другое утро, открыв глаза, граф увидел Рауля у своего изголовья. Молодой человек, уже совершенно одетый, читал новую книгу Шанлена [*].

— Вы уже встали, Рауль? — удивился граф.

— Да, — отвечал молодой человек, немного смутившись, — я плохо спал.

— Вы, Рауль, вы плохо спали! Значит, вы были чем-то озабочены? — спросил Атос.

— Вы скажете, сударь, что я слишком тороплюсь вас покинуть; ведь я приехал только вчера, но…

— Разве у вас только два дня отпуска, Рауль?

— Нет, у меня десять дней отпуска, и я собираюсь не в армию.

Атос улыбнулся.

— Так куда же, — спросил он, — если только это не тайна, виконт? Вы теперь почти взрослый, ибо участвовали уже в сражении и приобрели право бывать, где вам угодно, не спрашиваясь у меня.

— Никогда, сударь! — воскликнул Рауль. — Пока я буду иметь счастье называть вас своим покровителем, я не признаю за собой права освободиться от опеки, которой я так дорожу. Мне только хотелось провести один день в Блуа. Вы смотрите на меня, вы готовы смеяться надо мной?

— Нет, нисколько, — сказал Атос, подавляя вздох, — нет, я не смеюсь, виконт. Вам хочется побывать в Блуа, это так естественно.

— Значит, вы мне разрешаете? — воскликнул Рауль радостно.

— Конечно, Рауль.

— И вы не сердитесь в душе?

— Вовсе нет. Почему бы мне сердиться на то, что доставляет вам удовольствие?

— Ах, сударь, как вы добры! — воскликнул Рауль и хотел было броситься на шею Атосу, но из почтительности удержался.

Атос сам раскрыл ему объятия.

— Итак, я могу отправиться?

— Если угодно, хоть сейчас.

Рауль сделал несколько шагов к двери, но остановился.

— Сударь, — сказал он, — я подумал об одной вещи: рекомендательным письмом к принцу я ведь обязан герцогине де Шеврез, которая была так добра ко мне.

— И вы должны поблагодарить ее, не так ли, Рауль?

— Да, мне кажется. Но впрочем, я поступлю, как решите вы.

— Поезжайте мимо особняка Люинь, Рауль, и спросите, не может ли герцогиня принять вас. Мне приятно видеть, что вы не забываете правил вежливости. Вы возьмете с собой Гримо и Оливена.

— Обоих? — удивился Рауль.

— Да, обоих.

Рауль поклонился и вышел.

Когда дверь за ним затворилась и его веселый и звонкий голос, звавший Гримо и Оливена, послышался на дворе, Атос вздохнул.

«Скоро же он меня покидает! — подумал он, покачав головою. — Ну что ж, он повинуется общему закону. Такова природа человека — он стремится вперед. Очевидно, он любит этого ребенка. Но вдруг он будет любить меня меньше от того, что любит других?»

Атос должен был сознаться, что не ожидал такого скорого отъезда, но радость Рауля заполнила и сердце Атоса.

В десять часов все было готово к отъезду. В то время как Атос смотрел на Рауля, садившегося на коня, к нему явился слуга от герцогини де Шеврез. Герцогиня приказала сообщить графу де Ла Фер, что она узнала о возвращении своего молодого протеже, о его поведении на поле сражения и хотела бы лично его поздравить.

— Передайте герцогине, — сказал Атос, — что виконт уже садится на лошадь, чтобы отправиться в особняк Люинь.

Затем, дав еще раз наставления Гримо, Атос сделал знак Раулю, что он может ехать.

Хорошенько обдумав все, Атос пришел к заключению, что, пожалуй, отъезд Рауля из Парижа в такое время даже к лучшему.

XLV. Еще одна королева просит помощи

Атос решил с утра предупредить Арамиса и послал с письмом Блезуа, единственного слугу, оставшегося при нем.

Блезуа застал Базена в тот момент, когда тот надевал свой стихарь: он в этот день служил в соборе Богоматери.

Атос наказал Блезуа постараться лично повидать Арамиса. Блезуа, долговязый и простодушный малый, помнивший только данное ему приказание, спросил аббата д’Эрбле и, несмотря на уверения Базена, что того нет дома, так настаивал, что Базен вышел из себя. Блезуа, видя перед собой человека, одетого в церковное платье, предположил, что под такой одеждой скрываются христианские добродетели, то есть терпение и снисходительность, а потому, несмотря на возражения Базена, хотел пройти в комнаты.

Но Базен, сразу превращавшийся в слугу мушкетера, как только начинал сердиться, схватил метлу и отколотил Блезуа, приговаривая:

— Вы оскорбили церковь, мой друг, вы оскорбили церковь!

В эту минуту дверь, ведущая в спальню, осторожно приоткрылась, и показался Арамис, потревоженный непривычным шумом.

Базен почтительно опустил метлу одним концом вниз (он видел, что привратник в соборе ставит так свою алебарду), а Блезуа, укоризненно взглянув на цербера, вынул из кармана письмо и подал его Арамису.

— От графа де Ла Фер? — спросил Арамис. — Хорошо.

Затем он ушел к себе, не спросив даже о причине шума.