Двадцать лет спустя

Когда в нашей стране началась директивная борьба с пьянством, многие жизни разрушились. Больше у виноделов. Их заставляли выкорчевывать вековые лозы, уничтожать хранилища вин. Мы в «Огоньке» дали большой материал о главном виноделе Массандры, который повесился, не выдержав разрушения дела всей своей жизни. Статья натворила шуму и от массандровцев на время отстали. Виноделы Массандры как-то отловили меня в Крыму и пригласили в гости, причем на экскурсию, а не на распитие. Виноделы редко бывают азартными бражниками. Мы бродили по знаменитым подвалам, трогали столетние и постарше бутылки, рассуждали о традициях. Показывая коллекционные портвейны, один из научных сотрудников сказал, что недавно к ним с отдыха приезжал Михаил Горбачев с супругой, осматривал погреба, расспрашивал. «А супруга его, — добавил массандровец, — вдруг возьми и ляпни: „Мы вот этого портвейна, Миша, не пробовали. Попроси бутылочку…“». «Что же Михаил Сергеевич?» — спросил я. «А ничего, — ответил винодел. — Покраснел немного, постоял, поковырял пробку, а потом буркнул, не оборачиваясь: „Помолчала бы…“». Он ведь приезжал, чтобы посоветоваться, можно ли Массандру перевести с выпуска вин на производство фруктовых соков.

Через несколько месяцев мне довелось быть на Кипре, и тамошние члены правительства рассказали, что им предложили вместо вин поставлять в нашу страну виноградный сок по той же цене. Что было самой странной и выгодной сделкой для острова за много лет.

* * *

Ах, эти супруги… «Огонек» с издательством «Прогресс» проводил встречу по поводу новых публикаций о демократических реформах. Участвовал по нашему приглашению и академик Сахаров. Он пришел со своей женой Еленой Боннэр и скромно сел в углу. Я пригласил Андрея Дмитриевича в президиум. «Мы будем сидеть здесь», — сказала Боннэр безапеляционно. «Когда вы хотите выступить?» — наклонился я к Сахарову. «Он пока что не будет выступать», — ответила Боннэр. В разгар заседания супруга академика протиснулась ко мне и сказала: «Сахаров готов выступить через одного человека». Я сделал все, как она велела…

* * *

При Горбачеве свободу слова пробовали дозировать, как лекарство. Открываю наугад один из блокнотов с записями инструктажей в ЦК. Совещание в отделе пропаганды у заместителя заведующего Альберта Власова. 4 августа 1988 года, 4 часа дня. Редакторы предупреждены, что цензура снимет любое упоминание о двадцатилетии подавления «пражской весны». Ни в одной газете, ни в одном журнале не должно быть ни строчки. Также: не нагнетать афганскую тему, не заострять разговор об Афганистане. В стране 35 тысяч вдов и сирот — не надо их волновать. И так далее…

23 сентября, 11 утра. У Горбачева. Первая реплика: «Здесь многие хотели бы меня покритиковать, но сейчас я вам этого не позволю». Ответная реплика главного редактора «Правды» Виктора Афанасьева: «Не дошли мы еще, Михаил Сергеевич, до того, чтобы Генерального секретаря критиковать!» И так далее…

* * *

22 января 1988 года в ленинградском концертном зале «Октябрьский» состоялся наш совместный с Евгением Евтушенко вечер. Одно отделение было моим, другое — его. Народу в зал набилось выше крыши, интерес был огромным, и публика собралась неагрессивная. Мы рассказывали, читали стихи, отвечали на вопросы. В одной из записок, адресованных мне, спрашивали, что я думаю о недавнем выступлении министра обороны страны маршала Язова, который тряс номером «Огонька» в телекадре и кричал, что эту гадость порядочные люди в руки брать не должны. Стараясь быть предельно тактичным, я порассуждал о демократизации и о том, что в наше время каждый имеет право читать все, что хочет. Кроме того, сказал, что смягчение нравов происходит во всем мире, почему я надеюсь, что из нашей победоносной армии скоро уберут самые большие ракеты и самых больших дураков. Ни фамилий, ни должностей я не называл. Тем не менее назавтра, когда прямо с вокзала, из вагона «Красной стрелы», я прибыл в редакцию, меня ошарашила трезвонящая «вертушка». Это был Горбачев. «Ты что делаешь?» — сурово спросил он. «Думаю о вас», — грустно ответил я. «Сию минуту марш ко мне!..»