Два желания

После собрания спор между мастерами продолжался в будке газовщика. Невысокий, располневший Шерабурко то застегивал полушубок и шел к двери, то вдруг, повернувшись, снова расстегивал его, отбрасывая полы назад, словно они мешали ему разговаривать, и опять начинал кричать на своего сменщика Степана Задорова. Кричал так, что широкое лицо наливалось кровью.

— Рекордом блеснуть захотел? Три тысячи тонн сверх плана! О, сиганул!..

— Да, Кирилл Афанасьевич, за месяц три тысячи тонн. И дадим!

— Сначала дай, а потом хвастайся. У нас на Украине говорят: «Не кажи гоп, пока не перепрыгнул»… Чугун сделать надо!

— Сделаем. В прошлом месяце дали тысячу тонн. Дали ведь, или нет?

— Ну, дали.

— А резервы еще есть?

— Резервы, резервы… Мы их не замечали, а он, видите ли…

— Печь может дать больше металла, чем давала, — спокойно продолжал Задоров. — На нее смелее наступать надо, форсировать. Коллектив выслушал мои доводы, понял и согласился. Только вы…

— Коллектив! А я мастер или нет? Или со мной можно и не считаться — устарел, поседел, да?

— Кирилл Афанасьевич, послушай…

— Нет, друг! Если уж я для тебя никто, тогда действуй. Сам покажи свои резервы.

— Мы вместе покажем, обмозгуем, наладим дело по-новому и…

— О, новое! Разработаем организационно-технические мероприятия, мобилизуем массу…

— И разработаем. Пустили новую батарею, кокс пошел более прочный, в нем мелочи меньше. Факт? А капитальный ремонт воздуходувки? Почему вы этого не учитываете? А потом, Кирилл Афанасьевич, вы же сами как-то говорили, что температуру дутья можно поднять. Говорили?

Шерабурко сразу притих, уставился на Степана:

— Ну, говорил.

— Видите! Сами же догадались, высказали мысль, а потом — в кусты… Поднять, усилить дутье, процесс плавления ускорится, чугуна будем получать больше. Факт? Зачем же горячиться? Я смотрю, вы, старики, боитесь нового.

— Это брехня! — вспылил Шерабурко.

— Нет, Кирилл Афанасьевич, это правда. Факты налицо. Ваш опыт стареет, отмирает, а новому учиться надо. Это — трудновато. Вот и обороняете старое, сопротивляетесь.

— Ну и ворочай тут, новатор!..

— Почему я? Мы вместе будем. И напрасно…

Но говорить было уже не с кем.

В дверь вошел газовщик и ругнулся:

— Вот, чумной бугай, чуть с ног не сбил.

Степан скупо улыбнулся газовщику и отошел к окну. Внизу, на чуть посеребренных инеем путях надрывался, пыхтел маленький паровоз, волоча за собой тяжелые ковши с чугуном. «Трудно, бедняге… Ну еще, еще — пошел!.. А Кирилл и, правда, как бугай… Ветеран!.. Уважают, прислушиваются… Таких ломать трудно».

Сел к столу против газовщика и застыл, подперев лоб ладонью. «Трудно, трудно… Зря я пошел на эту печь… Под окном заорал паровоз. Степан вздрогнул, прошептал что-то себе под нос. Двумя вытянутыми пальцами вытащил из грудного кармана спецовки папиросу и стал начинять ее белоснежной ватой. Между прочим, он никогда не носил портсигар и, уходя на смену, брал с собой только восемь папирос. Через каждый час — одна папироса.

Сидит, курит. Затягивается редко, дым выпускает неторопливо, тонкой струйкой, через уголок рта, в сторону. Папироса погасла. Снова чиркнул спичкой. Думает.

«А ну их… пусть пурхаются. Уйду снова на свою печь. Спокойнее… Домна должна знать одни руки, одну волю, а тут… Сегодня же заявлю начальнику цеха. Наживать личных врагов не стану. Уйду. И опять буду греметь…»

3

Шерабурко, понурив голову, крупно, увесисто шагал по поселку к своему дому, обнесенному дощатым забором. Все думал о перепалке с Задоровым. «Черт его сунул на нашу печь. Обходились и без него, спокойно жили. Все секретарь партбюро да начальник цеха… «Вот вам Задоров, активист…» «Подумаешь!..»

Кириллу Афанасьевичу уже слышно, как гремит тяжелая цепь, кольцо ее, визжа, скользит по стальному тросу, натянутому от ворот до сарая. Это — Дружок. Ростом с годовалого теленка, он весь серый, только грудь будто желтой салфеткой прикрыта.

Дружок от скуки носился за воробьями, которые то там, то тут пытались спуститься на снег и полакомиться хлебными крошками, оставленными собакой. Но пес с лаем кидался на стаю воробьев, и они снова взлетали.

Когда Шерабурко открыл ворота, истосковавшийся Дружок бросился было к хозяину на грудь, но тот ударил собаку по морде — пшел!.. Татьяна Петровна видела, как муж вошел во двор, и сразу поняла: «Не в духах».

И раздевался, и умывался молча, посапывая. Только уж причесывая перед зеркалом седые кудри, буркнул:

— Приготовь-ка огурчиков.

— Один, два достать?

— Десяток! Все жмешься. Не чужие ведь.

— Не чужие, то правда, но зима еще впереди.

— Смотри, весной опять на свалку не выброси. Всю жизнь с оглядкой…

В буфете взял хрустальный графинчик, стопку. Татьяна Петровна тем временем достала из подполья полную тарелку мелких огурчиков — длинных, темно-зеленых, в пупырышках и таких ядреных и пахучих!

Кирилл Афанасьевич блеснул дном стаканчика, два раза ткнул куском в нос, громко вдыхая запах хлеба, и принялся за огурец.

После долгого молчания, жена спросила:

— Что это ты сегодня? И собака причем?

— Понимать будет…