Два шага назад

Из-под каски на меня смотрел скорбный, влажный глаз со стеклянной пустотой в зрачке. Вокруг глаза — кожа, бумажная, неродная, словно её одолжили у трупа. Нос с запачканным кончиком, подбородок — неумелая работа начинающего скульптора, прячущего отсутствие таланта и врождённую лень за модным нынче авангардизмом с его гротескной свободой пропорций.

Закрывающая лицо повязка сползла на шею, обнажая тонкогубую щель рта.

— Бе-е-ги!

Он пока жив. И он знал, куда будут стрелять.

Потому и пустил меня первым, давая проскочить. Сам не успел. Грёбаный талантище, будь ты... не хочу за чужой счёт!

До пяти! Теперь обратно!

Пять!

Отпускаю ненужную винтовку. Побегали, подружили — хватит. Мне руки свободными нужны. Расходимся…

Четыре!

Не выпрыгиваю — переваливаюсь на этот проклятый метр вдоль окопа.

Три!

Вскакиваю, бросаясь вперёд, точно в воду с самой высокой вышки.

А дальше считать не буду! Тут рядышком.

Человеку, чтобы полностью потерять себя, надо сделать всего два шага.

Первый шаг — отойти от привычного окружения цивилизации с её законами и ценностями. Недалеко, можно даже на обочину, где размываются врождённые и навязанные правила.

Второй — стать зверем, поддавшись инстинктам, созданным эволюцией ради выживания.

Выживание — оно вкусное, манящее, заставляющее видеть шкурой и слышать затылком. Оно — природное, родное, впитываемое с самого рождения и неуклонно зовущее туда, где не стреляют.

Всего два шага назад...

И я вновь окажусь в окопе, наедине с эфемерной возможностью выкрутиться из всей этой заварушки. Свалить все грехи на товарища, обелить себя, рискнуть прорваться, если сложится так, как мечталось совсем недавно.

Или отказаться от шанса спастись, не предавая последнее, что осталось на этой сраной планете у рядового первого года службы Виталиса Самадаки — дружбу.

Что-то я расфилософствовался…

Боец Маяк!

Не спать! Бегом! Зачёт по выжившим!!!

Геройствовать и пытаться оказать первую помощь вне укрытия я не стал. Заденет осколком или приголубит пулей — какой из меня тогда спаситель? Вдвоём здесь ляжем.

Не замечая ничего вокруг, прыгнул в окоп с той, прикрытой от позиций условно «наших» холмом, стороны, и, схватив Психа за шорты и бронежилет, потащил его за собой, под ненадёжную защиту земляных стен.

Любой медик приговорил бы меня к расстрелу за подобное обращение с раненым, но делать было нечего. Или так, или никак.

Тело товарища, безвольное, неожиданно окрепло, пытаясь ударить меня кулаком по носу.

— Беги, — хрипело оно, не находя в себе сил поднять голову и посмотреть в глаза. — Пока обстреливают — имеешь шанс прорваться! Брось! Вдвоём не уйти... Брось! Мне не страшно.

— Пасть захлопни, — поражаясь самому себе, я не орал от переполняемых эмоций, а действовал точно на учениях. — Я тебя отсюда уберу. Осмотрю. Перевяжу. Дальше разберёмся.

Правая рука первого номера намертво сжала ремень винтовки, а та, в свою очередь, зацепилась за вывернутый корень толщиной с запястье.

— Вот зараза! — на мгновение я позабыл о наших пререканиях, проводя филигранный трюк по удерживанию раненого на весу и освобождению личного оружия, для чего пришлось частично высунуться над уровнем поверхности планеты.

Еле смог. Лишённый «якоря» Псих обмяк, зажатый между стенкой окопа и моим брюхом. Винтовка, издеваясь, выпала из его ослабевших пальцев.

— Куда укусило?! — пришлось рычать во всю мощь глотки, перекрывая окружающее светопреставление.

— У позвоночника... Ливер тоже задело. Брось!

Вот почему крови не видно... Под броником она, если вообще есть, а не вся хлынула внутрь.

— Отвянь, зануда! На спине поедешь, — пристраивая раненого на загривок, огрызнулся я. — И постарайся ботинками не цепляться за всё на свете!

— Маяк, не пори чушь, — продолжал упрямствовать тот. — Куда мы денемся? Скоро всё успокоится, и нас зачистят.

Я знаю, дружище. Знаю... Но дать тебе подохнуть, как последней твари, выше моих сил. Мне тоже уже не страшно. Вернёмся назад, закроемся в родном тупичке, повоюем, сколько сможем... Куда я отсюда пойду? Снова скрываться, пугаясь каждой тени до трясучки? В жопу. Хватит. Надоело. С тобой я — человек.

А вслух громко сказал: