Два памфлета

Мир будет судить о духе наших действий в тех областях Франции, которые попадут под нашу власть, по тому, как мы действуем в тех регионах, которые уже оказались в наших руках. Наша мудрость не должна быть плоской. Другие времена, возможно, потребуют других подходов, но в это жуткое время наша политика должна быть смелой, решительной, мужественной и добросовестной. Мы должны быть максимально открытыми. Такова королевская, повелительная политика. И пока мы будем ее придерживаться, то сможем быть законодателями. Но мы никогда не сможем принять власть на себя, если будем бояться последствий этого шага. А посему мы должны со всей серьезностью следовать принципу: не дать себе волю при первой же возможности заполучить неправомерное преимущество. Ибо в случае, если хоть раз сыграем грязно, то научим тому же остальных, а уж тогда нас быстро перехитрят и одолеют. Испанцы, пруссаки и Бог его знает кто еще ради собственных интересов пожертвуют нами. И вместо того чтобы возглавить великую конфедерацию и стать первыми судьями Европы, мы благодаря нашим же ошибкам обернем грандиозный замысел тысячью мелких эгоистичных споров. Враг победит, и нам придется жить при нестабильном и зависимом от чужой воли мире, будучи ослабленными, подавленными и опозоренными, пока вся Европа, включая и Англию, будет совершенно беззащитна перед якобинскими идеями, интригами и оружием. Что же касается короля Франции, формально являющегося нашим другом и союзником, то мы все же будем считаться его врагами. Из-за этого противоречия, боюсь, несмотря на наши усилия, все наши действия будут выглядеть обманчивыми или, по крайней мере, наша политика запутается настолько, что мы сами себя ими свяжем.

Вспомним про Тулон. Я с величайшей скорбью узнал, что, приняв к себе флот французского короля, мы немедленно разоснастили его и сняли с его кораблей мачты, вместо того, чтобы держать их наготове к отходу на случай катастрофы и для того, чтобы оправдать оказанное нам доверие – то есть сохранять их для владельца, одновременно применяя на пользу нашей общей цели. Ныне эти корабли находятся в таком состоянии, что, если нам придется эвакуироваться из Тулона, то они, несомненно, либо достанутся врагу, либо будут нами же и сожжены. Знаю, некоторые думают, что это хорошо. Но англичане должны быть не хуже древних афинян, а господин Питт – не хуже Аристида.

Неужто нам настолько не хватает ресурсов, что мы ничего не можем сделать с восемнадцатью или двадцатью линейными кораблями, кроме как сжечь их? Если бы мы бросили клич французским морским офицерам-роялистам – которых насчитывается не одна сотня – дали бы им возможность выбрать моряков, которым бы они могли доверять, а нехватку кадров заполнили бы собственными средиземноморскими морскими кадрами, коих по Италии разбросаны тысячи, и отдали бы все это под командование трезвомыслящих англичан, добавив туда таких же трезвомыслящих английских подчиненных, Вест-Индия до сих пор была бы нашей. Можно было бы возразить, мол, эти французские офицеры захватили бы ее во имя короля Франции и не отдали бы ее нам. Пусть так. Пусть Карибские острова не были бы нашими, зато они не стали бы якобинизироваться. Но даже такое возражение было бы ложным. Ведь эти люди на словах и на деле были бы нашими. Все дело в лжепринципе недоверия, который невозможно воплотить, не имея явного превосходства в силе. Кто платит, кормит и одевает, тот и должен управлять. Но тут я вынужден сказать честно: если бы все французские острова на Карибах оказались бы в нашей власти, их не следовало бы под ней удерживать. Их следовало бы по чести разделить. Это серьезный политический вопрос, имеющий множество взаимосвязей и аспектов. И сейчас я лишь вскользь его касаюсь, опровергая вышеозначенное возражение внутри описания проблемных последствий, которые неожиданно для нас оборачиваются натуральным вероломством, смешением союзника с противником, из-за того, что оба они принадлежат к одной территории.