Два памфлета

На какое иное и дальнейшее вмешательство во внутренние дела другого народа имеем мы право, как и на любой иной политический вопрос, нельзя дать четкого и однозначного ответа. Наши соседи – люди. И кто возьмется указывать, при каких условиях можно, а при каких нельзя вмешиваться в дела других людей, будь то отдельные личности или коллективы, хоть в виде безвозмездной помощи им, хоть в виде заботы о своей собственной безопасности, если такая необходимость налицо? Обстоятельства все время меняются, направляя представления о благоразумии и свободе действий. Только общие принципы, остающиеся вечными, должны определять наше поведение в соответствующих условиях. Современные исследователи общего права по большей части прореспубликански настроены и, по-моему, всецело выступают за право народа (словосочетание, извращение смысла которого может привести к самым опасным последствиям) вносить любые изменения в фундаментальные законы собственной страны. Однако если страна разделена, эти же писатели выступают против свободы индивида самостоятельно выбрать себе один из враждующих лагерей[8]. Вмешательство в дела других народов – и правда! – всегда должно быть правом, пока привилегия помогать другим и беречь их от зла является таковым; обстоятельства же могут превратить это право в обязанность. Все зависит от того, будет ли данное вмешательство bonâ fide видом безвозмездной помощи по отношению к одной партии и мерой превентивной самозащиты, или же, прикрываясь заявлениями о помощи, вы хотите усугубить проблемы страны и добиться ее полного уничтожения. По правде говоря, осуждению справедливо подвергается не само вмешательство или воздержание от такового, а чудовищность этого действия или же его предательский характер.

А потому державу, которая вмешивается в дела другого народа, не имея поддержки ни одной из внутренних ее фракций, вполне справедливо и даже неизбежно придется обвинить в непопадающих действиях. Маловероятно, чтобы все эти фракции были одинаково враждебны интересам собственной страны или менее способны к их формулированию, нежели иностранцы, совершенно от этих интересов далекие, не понимающие действующих в этих интересах сил и имеющие лишь отдаленное, слабое и вторичное к ним отношение. Иногда нужен отстраненный, но радеющий за примирение судья. Однако его задача – сглаживать разногласия, а не законодательствовать. И этого нельзя не понимать до конца. Даже те, кто, стремясь к предполагаемому благу для собственной страны, пользовались раздорами соседних государств ради их погибели, не станут открыто предлагать игнорировать их граждан, но вместо этого воспользуются ими так, чтобы те были проигнорированы фактически. В некоторых случаях они предлагают то, что точно послужит поводом к игнорированию, в других – нечто еще более худшее. Они посоветовали министерству, «чтобы ни один француз, сформулировавший ясную позицию или принявший активное участие в решающих событиях Великой революции – на стороне революционеров или против них – не был допущен к участию в политике страны, имел положения, пользовался доверием или получал должности даже при условии полного подчинения руководству союзных держав». Хотя кажется, что подобный совет должен был сразу быть отвергнут, но все же, поскольку он оказался довольно успешным, я считаю правильным рассмотреть его подробно.

И сначала я спросил себя: а кто эти французы, которые – учитывая положение их собственной страны в последние пять лет – из всех европейцев одни только не сформировали ясной позиции или отказывались принимать какое-либо участие в происходящем?

Вспоминая все те имена, что называются в связи с этой Великой революцией во всех областях человеческой жизни, мне не удалось припомнить никого, кто бы сохранил к ней стоическую апатию, кроме принца Конти. Это неотесанное, глупое, эгоистичное, свиноподобное трусливое животное, презираемое всеми, и правда – за исключением одной провальной попытки бежать – сохраняло полный нейтралитет. Однако его нейтральность, которая вроде как должна сделать его достойным доверия и более привлекательным для сотрудничества, нежели принц Конде, никак никому не поможет. Его умеренность не смогла даже уберечь его от тюрьмы. Союзным державам сначала придется его оттуда вытащить, прежде чем они смогут воспользоваться силами этого великого нейтрала.