Два памфлета

Обращаясь к Франции в попытке с ней договориться или хоть как-то взаимодействовать, мы же не к географической области обращаемся, а к моральной и политической сущности. Мне кажется, мы совершим большую ошибку, если сочтем, что на этой территории присутствуют организованные силы, которые будут готовы работать с нами на справедливых условиях ради восстановления монархии, будут готовы эти условия обсуждать и принять те из них, что покажутся им разумными, но одновременно спокойно подчинятся господствующей власти, если не получат в итоге того устройства, которое было бы им на руку.

Я вижу внутреннее положение Франции совершенно иным. Нет такой силы или партии. В отличие от группы в двадцать человек, (исключая, конечно, Пуату), я никогда не слышал, чтобы кто-то один обладал достаточной властью или влиянием, дабы отвечать даже за кого-то другого, не говоря уже и о самом малом округе страны или даже о самой малой группе солдат армии. Мы видим, что якобинцы любого могут арестовать как в собственной деревне, так и в собственном доме, и отправить в тюрьму без особых проблем – независимо от того, подозревается ли он в сочувствии роялизму, федерализму, модернатизму, демократическому монархизму или любой иной фракции, кои у них там появляются каждый час. И что еще более удивительно (и должно представляться невероятным тому, кто не верит в гений этой революции), даже самый заслуженный из их офицеров, от генералиссимуса до капрала, может быть арестован (прямо посреди военного лагеря, увешанный медалями за совершенные подвиги), связан по рукам и ногам, брошен в карету и отправлен в Париж на милость революционных трибуналов.

Как нет личной власти или личностного авторитета, так нет и объединений, будь то корпорации адвокатов или горожан. Собрание, именуемое учредительным, сразу уничтожило эти институты. Основные и второстепенные собрания, по собственным же правилам, должны были быть распущены после того, как достигли цели своего создания – избрания магистратов, к тому же им было запрещено действовать на основе корпоративной солидарности. Недолго просуществовавшие магистраты были практически полностью сняты еще до окончания своих сроков, а новые были навязаны народу без использования электорального церемониала. Эти магистраты, как и все институты исполнительной власти – от первого до последнего – в соответствии с приказом Национального конвента починены местным коллективным сообществам (именуемым якобинскими клубами): им под страхом смерти запрещено противиться воле этих клубов или пытаться их распустить. К тому же их подвергают постоянным проверкам, дабы уничтожить любой намек на то, что у них называется преступлением «модернатизма»; правда, действительно виновных в нем немного. Однако когда народ стал прибегать к защите у себе подобных, его лишили и этого последнего убежища.

Государство во Франции максимально примитивно. Оно состоит всего из двух составляющих: угнетателей и угнетаемых.

За первыми – вся государственная власть: вооруженные силы, налоги, частные и корпоративные проскрипции. Они нашли самые жалкие слои общества, купили их доверие и организовали из них янычарские полки для отъема собственности. И они никогда не дают остыть головам этих бедняг. Их все время пичкают новыми поводами для злобы, не говоря уже о присущем им почти физическом состоянии опьянения, протрезвление от которого они практически и не испытывают. Они заставили священников и народ отречься от веры, они подавили в них все гражданские, моральные, общественные или даже естественные и инстинктивные чувства, привычки и обычаи, сделали из них дикарей, дабы никто не смог вовлечь их в здравые и добродетельные союзы или склонить их хоть к какому-нибудь порядку.