Два одиночества

Юлия взглянула на Макса, и, неожиданно для себя, он рассказал ей всё. Максим рассказал о чёрном с отрубями, фронтовом хлебе и махорке «Елочка», которую они курили там. Рассказал о пропахшей насквозь запахом крови операционной палатке фронтового госпиталя, о том бое, который длился больше двух суток, когда Макс попрощался с жизнью и уже не надеялся встретить третий рассвет. Вспоминал «Груз 200», который увозил на «Большую землю» «Чёрный тюльпан», о ржавых койках госпиталей, о том отчаянии, охватывающем его по ночам, когда на соседней койке кричал и рвал бинты майор из соседнего гарнизона. Он говорил о тех головных болях, что мучили его ежедневно в течении двух лет после войны и о пустых глазах чиновников из высоких кабинетов, смотрящих на него, как на пустое место. Рассказывал о матери, встававшей по ночам и плакавшей над ним, во сне расставляющим пулемёты и отдающим команды. Он говорил, говорил и не мог остановиться. Макс выплёскивал всё то, что копил и таил в себе все эти годы, всё то, что многотонным грузом отягощало его душу. И вот вся эта муть выплеснулась кипящим потоком. Юлька слушала, и ей казалось, что ещё немного, и весь этот поток кипящей страсти снесёт её с места и понесёт, поворачивая на небольших водоворотах и обдирая о подводные камни. Она ожидала любого, но такого! Сколько же выстрадал этот человечек? Волна нежности захлестнула сердце, Юля подняла руку и погладила Макса по щеке. Максим внезапно отпрянул и мгновенно изменился. В глазах появилось знакомое жёсткое выражение.

— Только не надо меня жалеть. — Стальным, как лезвие кинжала, голосом сказал он. — Я получил армейскую страховку, которой как раз хватило на приобретение домика в дачном просёлке и машины. Чего ещё можно желать?

— Макс, я понимаю, что ты жалеешь, что всё это рассказал мне. Не надо. Это не жалость. Ты — мужчина. И удел мужчины переносить трудности, какими бы они ни были. Просто мне сейчас показалось, что я знаю тебя всю жизнь. Извини, если обидела.

— Ничего. Это ты извини. Расслабился, распустил нюни. Всё нормально.

— По-моему, пора закругляться. Я, всё-таки, устала и хочу спать.

Максим рассчитался за ужин, и они вышли на улицу. Юлия взяла его под руку, и они, не спеша пошли по направлении к её дому. Юлия думала о том, что судьба иногда бывает очень жестока к человеку. Ну, Великая Отечественная, это понятно. Афган ещё тоже как-то понять можно. Но Нагорный Карабах… Сунуть солдат в мясорубку гражданской войны, а потом делать вид, что никакой войны не было? Да кто же такой жестокий додумался до этого? Неужели даже миллионы и миллионы проклятых долларов стоят загубленных жизней своих солдат и слёз их матерей. Сколько таких, как Макс, изломанных войной и до конца так и не адаптировавшихся к мирной жизни, ходят по просторам бывшего Советского Союза?!

— Ну, вот и пришли. Максим, мне надоело, что ты постоянно расплачиваешься.

— А как ты хотела? Только альфонсы позволяют себе гулять за счёт женщин.

— А ты знаешь, что в Америке принято платить на равных, независимо, мужчина или женщина.

— Америка на той стороне земного шара. Они там все вверх ногами ходят, и понятия у них с ног на голову перевёрнутые. — Отшутился Максим.

— Ну, тогда завтра я приглашаю тебя к себе на ужин. Ровно восемь часов жду дома.

— А это будет удобно?

— Ну что ты как маленький?!!!

— Всё, всё… Принято.

Макс попрощался и пошёл на стоянку.

Пули позёмкой мели по бетонке. Макс помчался вдоль цепочки вставших «КамАЗов», периодически ныряя за колёса ближайших машин и огрызаясь огнём из автомата. Сзади басовито строчил крупнокалиберным пулемётом БТР. Начальник колонны за шкирку тащил под «КамАЗ» потерявшего от страха рассудок солдата. Оборона худо-бедно разворачивалась. Максим нырнул под ближайшее колесо. Рядом, вздымая фонтанчики бетонной крошки, строчкой прошло автоматная очередь. Навскидку выстрелив в ответ, он уже приготовился двигаться дальше, когда в просвете между машинами увидел Юлю. Воздух буквально кипел от пуль. Рядом заполыхал «КамАЗ». А Юлька спокойно стояла и смотрела на Макса.

— Юля! — Закричал он и проснулся. Холодный липкий пот выступил по всему телу. Тот бой Максим помнил очень хорошо. Правда, тогда на месте Юльки стоял молодой испуганный солдатик, истошно кричащий от страха и выпускающий длинной очередью из автомата весь магазин в воздух. Макс тогда выскочил из-под колеса, чтобы сбить его с ног, а сзади разорвалась граната. Тогда Максима двести метров протащило по бетонке. Последнее, что он помнил, это перекошенное лицо солдатика, которого он, всё-таки, сбил своим телом и мысль: «Всё». Под кроватью, испуганный его криком, жалобно скулил Джеки.

— Ну что ты испугался, малыш? Давай вылезай. Все. Всё уже закончилось. Давно закончилось. Теперь всё будет хорошо.

Перед выездом он зашёл к Михалычу.

— Михалыч, мне очень неудобно…

— Джеки хочешь оставить?

— Да, хотел бы. Но если ты против…

— Почему против? Оставляй. Может, хоть, наконец, семью создашь, как нормальные люди. А то живёшь бирюком. На свадьбу хоть пригласишь?

— Михалыч, какая свадьба? Кому я нужен?