Офицеры повернулись. Оба с трудом вытащили ноги из снега, побежали. И Скрылеву и Нагибину казалось, что бегут они страшно быстро, ветер свистел у них в ушах. Деревья мелькали мимо, валились набок. Партизаны наблюдали. Босые ноги высоко отскакивали от снега, как от раскаленной плиты. Толстый кулак, обросший колючей щетиной, воткнулся Нагибину в горло. Крутая снежная гора выросла перед офицером, опрокинулась на него, повалила навзничь. Скрылев свернулся калачиком рядом. Кулак раздирал легкие. Ничего, кроме снега, офицеры не видели. Снег засыпал их.
— Готовы, как мух сварило.
Партизаны сели в сани, поехали в село. Навстречу ползли две санитарные подводы.
— Как, товарищи, раненых, поди, нет больше?
— Нет, убитые только остались. Все равно подбирать надо.
— Конечно, надо. Сейчас подберем, костер уже готов.
Лошади остановились у кучи мертвецов. Партизаны, тяжело ступая по рыхлому снегу, путаясь в дохах, поднимали убитых за ноги и за руки, бросали в широкие розвальни. Стукнувшись затылком о мерзлую мертвую голову Пестикова, Костя Жестиков пришел в сознание, приподнялся.
— Господа, скорее меня в лазарет. Я доброволец. Я сильно ранен. Скорее, господа, а то нас бандиты накроют.
Старик Чубуков переглянулся с зятем.
— Слышь, живой доброволец.
— Какие бандиты? — притворившись, с нотками безразличия спросил Чубуков.
— Известно какие, красные партизаны.
— Ну, брат, до них далеко. Их угнали и не видать.
— Угнали, это хорошо. Только скорее, господа, а то я истеку кровью.
Жестиков оживился, поднял воротник, засунул руки в рукава. Ранен он был в бедро. Кровь промочила у него все брюки, натекла в валенки.
— Сейчас, сейчас, мы вас за полчаса доставим. Партизаны сели в сани, дернули вожжи. Кругленькие мускулистые минусинки пошли мелкой рысцой. Зять Чубукова сидел рядом с Жестиковым. Черная борода партизана тряслась, на лицо добровольцу падали с нее холодные мокрые комья снега.
— Давно вы эдак добровольцем-то воюете?
— С самого первого дня переворота. Да до переворота я еще в офицерской организации состоял.
— Гм… Награды, поди, имеете?
— Нет, у нас полковник скуп на этот счет. Хотя меня все-таки представили к «Георгию».
— Ага, ишь ты!.. Гярой, значит!
Жестиков самодовольно улыбнулся; бедро заныло, доброволец поморщился.
— Да, я повоевал. Свой долг исполнил, теперь и отдохнуть имею право.
— Конешно, конешно. Обязательно отдохнуть. Партизан отвернул в сторону лицо, загоревшееся злобой. Жестиков болтал без умолку:
— Пусть кто другой повоюет так, как я. Красная сволочь долго будет помнить господина вольноопределяющегося Константина Жестикова. Широкинцы уж наверняка меня не забудут. Ах, и почертили мы там. Девочка какая мне попалась!..
К горлу партизана что-то подкатилось, не своим глухим голосом он спросил добровольца:
— Это в Широком-то?
— Да.
— Какая?
— Совсем, знаешь ли, молоденькая, лет пятнадцати, четырнадцати, не больше. Невинненькая еще была. Как ее звали?
Жестиков задумался на минуту:
— Да, Маша, Маша Летягина.
Партизан задрожал, услышав имя своей сестры.
— Мы ее с Пестиковым в курятнике прижали. Она там пряталась. Потеха. Кур всех перепугали. Девчонка наша ревет. Я говорю ей: ложись, мол, добром, а она разливается, она разливается. Но, однако, сразу поняла, в чем дело, говорит мне: «Дяденька, я еще маленькая». А Пестиков, чудак такой, он всегда с шутками да прибаутками, отвечает ей: «Ничего, ничего, Маша, расти, пока я штаны расстегиваю». Хи-хи-хи!
Жестиков тихо засмеялся, схватился за рану.
— Ох, нельзя смеяться-то, больно.
Партизан размахнулся и тяжело стукнул раненого по зубам.
— Заткни свою глотку, погань!
— Ты чего это?
Жестиков еще не понимал, в чем дело.
— На каком основании?
Партизан плюнул ему в глаза, бросил вожжи.
— Вот тебе, гаду, основания! Вот тебе основания! Вот тебе партизанское спасибо!
Жесткие кулаки в косматых шубенках заходили по лицу красильниковца.
— Партизаны, а-а-а, караууул!
Жестиков подавился обломками своих зубов.
— На вот тебе, сволочь!
Чубуков остановил лошадь. Летягин, черный от гнева, топтал Жестикова ногами.
— Ты чего это, Иван?
— Тятя, он ведь Маньку-то нашу изнасильничал. Жестиков снова потерял сознание.
— Ну?
— Сам расхвастался, гад.
Иван, тяжело дыша, соскочил с саней.
— Никак околел? Айда, Иван. Время неча терять.
— Айда!