Два миллиона

Тот узнал человека, которого меньше всего хотел бы встретить и оторопел, словно школьник, первый раз увидевший на уроке анатомии скелет.

– Где же ты, сука, денежки мои дел? – спросил Коля и слегка приобнял того за шею.

Отойдя от первоначального шока, Евгений, изобразив на лице невинность, ответил невпопад:

– Я здесь по поручению известного лица. Пальмовое масло закупаю.

– Ах, ты еще и закупаешь! Не на мои ли кровные? – взревел Живцов и нанес левой рукой короткий удар в живот коварного грабителя.

Евгений взвыл от боли и попытался вырваться, но железные тиски Колиного захвата не давали ему шанса. Тогда тот изменил тактику и сказал:

– Отпустите, пожалуйста, Николай Николаевич. Вы же сильнее.

Это утверждение выглядело несколько странным, учитывая, что тот был выше Коли на полголовы и тяжелее килограмм на двадцать.

– Давайте поговорим. Я все объясню. Видите ли, меня самого обокрали. В Парижском аэропорту.

От такого неожиданного заявления Николай слегка ослабил хватку, чем не преминул воспользоваться коварный усач.

Он с не свойственной людям его комплекции ловкостью вывернулся из Колиных рук и побежал по алее.

– Сука, падла, заколю! – вскрикнул Николай и в пять шагов нагнал наглеца.

Свалив его на землю, он приступил к избиению. Евгений мычал, как недоенная корова.

Начала собираться толпа, что было явно не в интересах Николая. По-быстрому обыскав карманы, в которых он обнаружил лишь двадцать долларов США, расческу, пачку сигарет, зажигалку и жменю местных монет, он поднял злодея, заломил ему руку и сказал:

– Веди в гостиницу, в которой живешь.

Евгений еще острее почувствовал, что прошения ему не будет, стал царапаться и пускать слюни. Николай еще сильнее прижимал руку и отвешивал тумаки. Картина выглядела настолько естественной, что со стороны казалось, что это отец наказывает сына-акселерата, принесшего из школы двойку.

Сидящий в раскаленной будке полицейский уже давно наблюдал за происходящим. Но до поры до времени не вмешивался, резонно рассуждая, что те и сами разберутся. Однако, решив, что срок, отпущенный им для выражения взаимных претензий, завершен, медленно вышел из своего укрытия и пошел к двум белым.

Встреча с представителем власти не входила в планы обеих сторон. Не сговариваясь и почти не меняя положения, они быстрым шагом пошли в сторону луандийских трущоб.

«Задушу козла!» – с ненавистью подумал Николай.

Схваченный думал тоже что-то нехорошее.

Заведя пленника в первый же проулок, Николай продолжил экзекуцию. Евгений слабо отбивался и орал. Когда терпеть стало невозможно, поверженный взмолился.

– Хватит, хватит! Я все отдам!

– Где деньги, падлюка?

– Я же тебе говорил, – московский вор, после столь фамильярного к себе отношения, стал обращаться к Николаю на «ты», – в Париже своровали.

– Ты что, идиот? Как у тебя могли такую сумму стащить?!

– А у тебя как?

Николай задумался – крыть было нечем.

– Как отдавать собираешься?

– У меня есть серые алмазы.

– Серые алмазы? А такие бывают? – Живцов, будучи уже раз обманут этим человеком, ко всем его словам относился с недоверием.

– Бывают. Это – очень редкие камни. Бешеных бабок стоят.

Услышав о деньгах, Николай немного успокоился и даже слегка разгладил ладонью смявшуюся одежду своего должника.

– Показывай.

– Они в отеле.

– Пошли.

Двинулись к гостинице. Николай, на всякий случай, придерживал Евгения за талию. Проходившие мимо негры думали, что это двое приятелей возвращаются из бара.

– Как же у тебя деньги украли?

– Летел с двумя колумбийцами. Вроде, приличные чуваки, в костюмах. В Орли, во время пересадки, зашли в кафе и выпили. Неожиданно стало плохо, потерял сознание. Когда очнулся, ни бабок, ни колумбийцев.

– Ладно, не грусти, а то волосы не будут расти. Со мной тоже подобное случалось.

Саломея

Давным-давно, когда народы великого Советского Союза еще спали под теплым социалистическим одеялом, мирно похрапывая, и им не снились кошмарные капиталистические сны, в семье потомственного дипломата Шароглазова родилась дочь. Ждали сына, наследника и продолжателя, поэтому с младых ногтей девочка, которую нарекли Саломеей, воспитывалась, как мальчик.

Семья была обеспеченной, и особых невзгод на жизненном пути ребенок не испытывал. Закрытый детский сад для отпрысков работников дипмиссий, спецшкола, МГИМО – все это изначально планировалось и в свое время воплотилось в жизнь.

После окончания института Саломея Шароглазова по распределению, на которое уже не смог повлиять, оказавшийся на тот момент в опале, отец, поехала в Африку. Это был наиболее худший вариант для начала карьеры дипломата – была велика опасность завязнуть в этих джунглях надолго, если не навсегда.

Годы шли, а Саломея лишь меняла страны в границах одного континента. В начале девяностых она, уже заболевшая синдромом безучастности, перебралась в Зимбабве.

Простой африканский быт, в первое время казавшийся ей экзотическим и загадочным, теперь вызывал лишь раздражение. Поэтому в своей резиденции она решила создать интерьер как можно более помпезный.