Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Она растворилась в белом вихре, в средоточии которого сиял свет. Потом снова обрела форму, уже не костлявая Дунья, которую любил Ибн Рушд, но Аасмаан Пери, небесная повелительница, блистательная, на ее челе, сплетаясь, будто лавры победителя, сверкали молнии. Украшенная драгоценностями и златом, окутанная облаками дыма, а за ее спиной, дожидаясь приказа, полумесяцем выстроились служанки. Не спрашивай джиннию о причинах ее поступков, отвечала она, ее черед настал гневаться. Может быть, я перенесла тебя сюда, чтобы обратить в раба, будешь наливать мне вино и умащать пятки, или даже, если мне вздумается, послужишь мне обедом, тебя поджарят и подадут мне на блюде с вялым листком капусты, стоит мне мизинцем шевельнуть, и они тебя изготовят, можешь не воображать, будто они ослушаются. Сначала ты забываешь восхвалить красоту принцессы, а теперь о причинах вздумал спрашивать? Причины – глупые человеческие выдумки. Для нас существуют лишь удовольствия, мы делаем, что захотим.

– Возврати меня в обычную мою жизнь, – попросил он. – Я не мечтатель, воздушные замки не для меня. Мне надо ухаживать за садом, это мое ремесло.

– Я прощаю тебя, потому что ты мой пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнук, можешь еще парочку «пра» добавить, – сказала она. – Но прежде всего не забывай о манерах, особенно если сюда придет мой отец, он не будет столь великодушен. А во-вторых, не глупи. Твоей обычной жизни больше нет.

– Как ты сказала? Я тебе кто?

Ей столь многому предстояло его научить. Он сам не сознавал, как ему повезло. Она была небесной повелительницей, Прекрасной Принцессой, и могла бы выбрать любого в обоих мирах, а предпочла его, потому что его лицо было отголоском лица великого человека, кого она давным-давно любила. Он не понимал, что стоит на горе Каф, словно это самое что ни есть заурядное явление, а ведь большинство смертных лишились бы рассудка, лишь ступив на землю Перистана. Он не знал себя, не чувствовал дух великого джинна в своей крови, унаследованный от нее – ему бы следовало поблагодарить ее за этой дар, а он лишь косился с отвращением.

– Сколько же тебе лет? – спросил он.

– Берегись, – сказала она, – не то я метну молнию и расплавлю твое сердце, оно протечет сквозь кожу в твои одежды и эти дурацкие человеческие башмаки наполнятся дерьмом.

Она щелкнула пальцами, и рядом с ней материализовался отец Джерри, принялся бранить Джеронимо, как всегда бранил. Говорил я тебе, грозился он пальцем. От меня первого ты это услышал, а верить не хотел. Дуньязат, потомство Аверроэса. Выходит, я в самое яблочко угодил. Что теперь на это скажешь?

– Тебя на самом деле нет, – сказал мистер Джеронимо. – Исчезни.

– Я-то ожидал от тебя извинений, ну да ладно, – сказал отец Джерри и растворился в облачке дыма.

– Печати, разделявшие два мира, сломаны, и темные джинны уже вторглись, – сказала она. – Твой мир в опасности, и я пытаюсь защитить его, потому что там повсюду мои дети. Я соберу их вместе, и вместе мы дадим отпор.

– Я не боец, – напомнил он ей. – Не герой. Я садовник.

– Очень жаль, – отвечала она слегка презрительно, – потому что сейчас, так уж вышло, нам нужны герои.

То была первая любовная ссора между ними, и неведомо, как далеко она могла бы зайти, ведь последние следы соединившей их иллюзии были стерты – Дунья уже не казалась аватарой его покойной жены, да и он был неподходящей заменой великому последователю Аристотеля, прародителю ее клана. Она была плотью из дыма, он – готовым к распаду комком глины. Может быть, она бы на том с ним и распрощалась, но в этот миг на гору Каф обрушилось несчастье, и Война миров вступила в новую фазу.

Страшный крик донесся из дальних покоев, за ним другие, все более и более громкие, истошные вопли передавались из уст в уста, и вот показалась фигура главного королевского шпиона, Омара Айяра: он бежал стремглав по изогнутой кривой большого двора к тому месту, где мистер Джеронимо стоял подле принцессы, сообщить ей голосом, в котором прорывался ужас, что ее отец, император джиннов, могущественный Шахпал, сын Шахруха, был отравлен. Он носил корону Симурга и священная птица Кафа, Симург, оберегала его, восседая на столбике кровати, погруженная в загадочную печаль, он правил многие тысячи лет и вот приблизился к границам той страны, куда мало кто из джиннов уходит, страны, где правит повелитель, более могущественный, чем сам Шахпал: правитель этот стоял в ожидании горного императора у врат своего двойственного королевства с двумя гигантскими четырехглазыми псами по бокам. Яма, владыка смерти, страж рая и ада.