Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Вкратце: женщины больше не влюблялись в него, как бы он ни ухаживал и как бы ни выражал им благодарность, а ему достаточно было взглянуть на женщину, чтобы тут же безнадежно, беспомощно, по уши, до ужаса влюбиться. Куда бы он ни пошел – на работу, или поразвлечься, или просто по улице пройтись, он одевался с привычным изяществом, в шитый на заказ костюм за три тысячи долларов, рубашку от Шарве и галстук от Эрме, но ни одна женщина не теряла голову при виде этой красоты, а у него от каждой прохожей ударяло в голову, ноги подгибались, и его одолевало неимоверное желание поднести ей большой букет розовых роз. Он рыдал посреди улицы, а мимо проносились двухсоткилограммовые педикюрши и сорокакилограммовые анорексички, не обращая внимания на его призывы, словно он разносчик или пьянь подзаборная, а не один из самых желанных холостяков на как минимум четырех континентах. Партнеры просили Джакомо отстраниться от деловых переговоров, потому что он смущал девушек в гардеробе, официанток и хостесс в любом ночном заведении, куда бы ни явился. За несколько дней его жизнь превратилась в кошмар. Он обратился к врачам – пусть признают его сексуальным маньяком, если это необходимо, хотя и лечиться было страшно, – но уже в приемной вынужден был пасть на колени и просить невзрачную американку корейского происхождения, регистрировавшую пациентов, оказать ему честь и стать его женой. Она предъявила обручальное кольцо и ткнула пальцем в стоявшие перед ней на столе фотографии детей – он расплакался, и его попросили уйти.

Все внушало страх: и случайные встречи на улице, и эротический гул закрытых пространств. В городе оказалось так много женщин, достойных любви, что он не на шутку опасался схватить инфаркт. Любое помещение таило в себе опасность, ведь почти нигде не собираются люди одного пола. Особенно унизительны были поездки в лифте, он оказывался заперт в ловушке с дамами, которые обливали его легким, а то и не таким уж легким презрением. Он укрывался в мужских клубах, где мог предаться судорожному сну в кожаном кресле, и всерьез подумывал уйти в монастырь, однако алкоголь и наркотики сулили более доступный и не столь тягостный выход, так что Джакомо стремглав ринулся в саморазрушение.

Однажды ночью, когда он, пошатываясь, брел к своему «феррари», он вдруг осознал с той подлинной ясностью, какая дается пьяному, что у него нет друзей, никто его не любит, все, на чем строилась его жизнь, – мишура, дешевле медного колчедана, в котором дурак видит золото, и что ему ни в коем случае не следует садиться за руль. Он вспомнил и о том, как одна из подружек – в те времена, когда он во всех смыслах рулил – возила его посмотреть единственный болливудский фильм в его жизни, там мужчина и женщина собирались спрыгнуть с Бруклинского моста, увидели друг друга, одобрили увиденное, отказались от самоубийства и отправились в Лас-Вегас. Подумал: может, ему тоже поехать на мост, приготовиться к прыжку и уповать на то, что в последний момент его спасет прекрасная кинозвезда и полюбит навеки так же сильно, как он будет любить ее. Но тут же он сообразил, что благодаря тайным последствиям той небывалости, в которую угодил, он будет и впредь влюбляться в каждую женщину, которая пройдет мимо, хоть по мосту, хоть в Вегасе или где они в итоге окажутся, и кинобогиня, конечно же, вскоре его бросит, еще более разнесчастного, чем сейчас.

Он перестал быть мужчиной. Он был животным в силках чудовища-Любви, la belle dame sans merci[9] собственной персоной, она размножалась и вселялась в тела всех земных женщин без разбору, прекрасных и не очень, так что ему следовало укрыться дома, запереть дверь и утешаться мыслью, что он страдает каким-то излечимым недугом, что болезнь со временем пройдет и он сможет вернуться к нормальной жизни, хотя на тот момент слово «нормальный» утратило всякий смысл. Домой, домой, торопил он себя, в пентхаус на Нижнем Манхэттене, он гнал машину, «феррари» добавлял к его безбашенности собственную, и в какой-то момент, на каком-то перекрестке в не столь светской части острова ему встретился грузовик с надписью на борту «Мистер Джеронимо, садовник», с номером телефона и адресом сайта – желтые буквы с алыми тенями, – а нарушал, конечно, «феррари», прорываясь на красный свет, и началось судорожное кручение колес и скрежет тормозов, и все обошлось, никто не погиб, у «феррари» было крепко помято колесо, а садовый инвентарь рассыпался из фургона по дороге, но оба водителя отделались царапинами и сразу же вылезли из машин посмотреть, насколько плохи дела, и тут-то Джакомо Доницетти, дрожащий, шатающийся, окончательно уверился, что лишился рассудка, и хлопнулся в обморок прямо там, посреди улицы: приближавшийся к нему красивый немолодой мужчина шествовал по воздуху, в нескольких дюймах над асфальтом.