После смерти Сверкающего Рубина его армия освободилась от чар, и солдаты стояли в растерянности, моргая и почесывая затылки, не понимая, куда попали и зачем. Наемники разбежались, и даже у тех, кто заметил внезапное смущение врагов, не оставалось аппетита драться, так что битва завершилась комическим абсурдом. Однако в мире джиннов не смеялись, поступки Дуньи вызвали там ярость. Весть об этих событиях распространилась почти мгновенно по внутренней сети коммуникаций джиннов, и страх охватил Волшебную страну. Поначалу Дунья не обратила на это внимания. В военную пору гражданские в тылу проявляют душевную слабость, образы смерти и разрушения внушают им жажду мира. Новости и сплетни сосредотачиваются на подобных образах, принижая важнейшие подвиги, которые совершаются на передовой. Дунья презирала своих критиков и не желала тратить на них время. Ее ждала война.
Она послала Омара Айяра обратно в Перистан выяснить, что сумеет, а он, вернувшись, сказал: «Думаю, тебе лучше вернуться». И Дунья, разочарованная и раздраженная, покинула нижний мир и вернулась в мирные сады по ту сторону. Явившись туда, она увидела, что, убив Великого Ифрита, исчерпала сочувствие своего народа и даже память о ее погибшем отце уже не обеспечивала ей лояльность подданных. Сверкающий Рубин, долговязый, изящный, гарцующий, плейбой-арлекин, красавчик-джинн с изрядным личным обаянием, пользовался большой благосклонностью джинний Перистана, и его смерть пробудила в них антивоенную солидарность, на том секс-бойкот и кончился. Большинство джиннов-мужчин, разумеется, ушло на войну, отчего настроение у изголодавшихся по любви дам было еще злее. Но тут один из Великих вернулся, и во дворце купален началось изрядное столпотворение, потому что ифрит предоставил себя в распоряжение всех дам Перистана, каждой, кто пожелает присоединиться к нему в любовной игре. Вопли восторга, доносившиеся из просторных бань, сообщили Дунье все, что требовалось ей знать: там обосновался метаморф и угождал дамам во множестве обличий, принимая образ то дракона, то единорога, а то и хищной кошки. Половой орган льва и других крупных кошачьих усеян загнутыми назад шипами, так что, выходя, он дерет влагалище львицы, возможно, доставляя ей тем самым удовольствие (а возможно, и нет). Во дворце купален изголодавшиеся по сексу джиннии готовы были попробовать все, даже это. Трудно было понять, боль выражают эти вопли, или же удовольствие, или же оригинальную комбинацию обоих чувств – Дунье было наплевать. Размеры толпы и возбужденность женщин показали ей, что метаморф внутри – первейший в этом деле талант. Кто-то из Великих Ифритов наведался с визитом на родину. Раим Кровопийца, сказала она мысленно, вислозадый Раим, которого так неудобно целовать – мешает зазубренный язык, – похоть предала тебя мне в руки.
Вымышленный греческий бог Протей был могущественным морским божеством-метаморфом, столь же текучим в своих преображениях, как сама вода. Кровопийца охотно превращался в морских чудищ, и вполне вероятно, что он и Протей были одним и тем же существом, что древние греки некогда его-то и именовали Протеем. Дунья проскользнула в главный банный зал Перистана и там, в огромном бездонном бассейне с морской водой увидела принца ифритов, который превращался то в длинного скользкого ужа, то в безымянное шипастое пучеглазое чудище со дна океана, а вокруг теснились и вопили в предвкушении наслаждений перистанские джиннии. Нужно было действовать быстро: нырнув под воду, чтобы ухватить Раима Кровопийцу за причиндалы – ведь какого бы фантастического обитателя моря он ни изображал в тот момент, он оставлял при себе снаряд, необходимый для ублажения дам Волшебной страны, – нырнув, она
Кое-что она знала о мужчинах-метаморфах: метаморф вывернется, превратится в воду, просочится меж пальцев, если не ухватить его за яйца и не держать как можно крепче. Держать до последнего, пока он перепробует все, что взбредет ему на ум – и если под конец его конец все еще у тебя в руках, то и он у тебя в руках.
Легче сказать, чем сделать.