Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Это была странная война, случайная, непредсказуемая, ведь таков характер джиннов. Начиналась, и прекращалась, и возобновлялась без предупреждения. Сегодня – глобальная, всепоглощающая, завтра – далекая и даже ничтожная. То вдруг монстр поднимается из моря, то опять затишье, а на седьмой день столь же внезапно с неба льют кислотные дожди. Хаос, и страх, и нашествие сверхъестественных гигантов, гнездившихся где-то в тучах, потом ленивая лакуна, во время которой страх и хаос распространяются уже сами собой. Паразиты, взрывы, одержимость бесами и всюду – ярость. Ярость джиннов – часть их природы, усиленная, в случае Зумурруда и Забардаста, долгим пленением, и эта ярость нашла отзвук в сердцах многих людей, словно колокол на готической башне, которому отвечает эхо со дна колодца, и, вероятно, такова была теперь природа войны, возможно, это была последняя война, сошествие в неистовый и нелепый хаос, война, в которой колонизаторы набрасывались друг на друга с не меньшей жестокостью, чем на злосчастную землю. Война бесформенная, в которой трудно сражаться и еще сложнее победить. Казалось, это война против абстракции, война против самой войны. Обладала ли Дунья навыками для ведения такой войны? Или требовалась большая беспощадность, на которую Дунья не была способна, а вот Тереза Сака становилась все более для этого пригодной с каждым ударом молнии, поражающей сердце очередного негодяя? Наступит момент, когда защищать землю уже покажется мало. Придется атаковать высший мир.

Слишком я стар для армии, приговаривал про себя мистер Джеронимо, проваливаясь в облачные туннели. Сколько нас тут, в набранных по человечку интернациональных бригадах Дуньи, сколько садовников, бухгалтеров, убийц, скольким членам своего клана Королева фей нашептала, завербовала сражаться против самого страшного врага в обоих известных мирах, и велик ли у нас шанс выстоять против разбушевавшихся темных джиннов? Способна ли даже Дунья в праведном гневе уничтожить всех четырех владык, а также меньших бесов? Или участь мира – сдаться наступающей тьме, отыскав такую же тьму в душе каждого человека? Нет, пока я хоть что-то могу сделать, ответил внутренний голос. Итак, вопреки всем сомнениям, он стал солдатом на этой войне. Нытье и стоны основательно поношенного тела. Забудь. Теперь уже толком не разберешь, как должна выглядеть праведная война, однако в этой, в этом нелепейшем с виду столкновении, он готов был сыграть свою роль.

– В конце концов, – уговаривал он себя, – я же не на передовой. Я скорее санитар, чем авангард. Мобильный госпиталь.

Спускать возносящихся и поднимать пораженных придавливающим проклятием, такова была его задача – восстанавливать нарушенную гравитацию. Когда он закрывал глаза, в глобальной системе координат локализовались жертвы, и те, кому требовалась неотложная помощь, вспыхивали самыми яркими точками у него на сетчатке. Вот так способ видеть мир, ворчал он. Чума взлетов и падений ширилась, насылаемая на Землю Колдуном Забардастом, и паника из-за внезапных, непредсказуемых несчастий превышала тот страх, который вызвала бы «обычная» эпидемия, и потому Джеронимо приходилось метаться из конца в конец планеты. Вот паром, приближающийся к игорным притонам Макао, толпа отхлынула в ужасе и изумлении, когда Джеронимо явился ниоткуда спасти путешественника, чьи крики боли все старались не замечать, мистер Джеронимо склонился над ним, шепча, и мужчина поднялся на ноги, восстал из мертвых или почти из мертвых, а мистер Джеронимо повернулся боком и исчез, предоставив Лазаря-китайца его судьбе, спутники бедняги все еще косились на него так, словно он подцепил заразу и, может быть, в ту ночь он возьмет да и проиграет все свои сбережения на радостях, что остался в живых, но это другая история, и пусть ее расскажет кто-то другой, а вот он, мистер Джеронимо, на склоне Пир-Панджала, выуживает из облаков рабочего-туннелепрокладчика, а вот он уже там, и вон там, и вон там.

Иногда он являлся слишком поздно, и вознесшийся, забравшийся уже слишком далеко, умирал от гипотермии и отсутствия кислорода в холодном разреженном воздухе Анд или сокрушаемый был уже раздавлен в картинной галерее Мэйфэйра, кости сплющены, переломаны, тело словно разорванная гармошка, сквозь сплюснутые одежды лилась кровь, а поверх жалкого месива – шляпа, словно инсталляция. Но часто, стремительно проносясь сквозь кротовые норы, он поспевал вовремя, поднимал павших, сдергивал вниз вознесшихся. Местами болезнь распространялась ускоренно, целые тучи насмерть перепуганных людей плыли над фонарями, и он осторожно опускал их всех наземь одним взмахом руки и тогда – о! благодарность, граничащая с поклонением. Это он понимал. Сам через такое прошел. Близость катастрофы раскрывает в человеке способность любить. Лицо Александры Блисс Фаринья, когда он восстановил славу Ла-Инкоэренцы и спустил на землю ее и Оливера Олдкасла – какой мужчина не мечтает, чтобы прекрасная женщина смотрела на него такими глазами.