Два героя

Теночтитлон восстал как один человек, угрожая гибелью испанцам и их союзникам-индейцам.

Началась ожесточенная кровопролитная борьба, продолжавшаяся в течение нескольких дней. Кортес и его полководцы – Альварадо, Сандоваль, Олид, Артас и Авила – старались превзойти друг друга в храбрости и отваге, но ярость неприятеля не уменьшалась. Несмотря на то, что грозные смертоносные орудия испанцев – пушки и ружья – косили плотные ряды неприятеля, и что их немало гибло под ударами острого толедского клинка и под натиском грозных всадников, на следующий день такие же несметные толпы индейцев снова подступали к крепости.

На почетном карауле

Война портит людей! Вот на что рассчитывал Виллафана, когда вздумал сделать Рамузио орудием своих гнусных целей. Но война ожесточает не всех, – в храбром она пробуждает добродетели и вызывает к жизни добрые начала.

Молодой Рамузио находился в разладе со светом и покинул отечество потому, что с ним поступили несправедливо, его несчастье казалось ему великим. Но теперь, находясь в числе стражи Монтезумы, ему суждено было познакомиться с более великим горем.

За стенами дворца происходила ожесточенная битва, дикие крики сражающихся проникали в покои пленного владыки и его придворных; по временам раздавался оглушительный грохот орудий, потрясавший стены дворца. Рамузио стоял у дверей в покои Монтезумы и, согласно предписанию, не спускал глаз с пленного монарха, прислушивавшегося к словам Марины, подруги Кортеса. Она и теперь исполняла лишь роль переводчицы. Но сегодня речь ее дышала миром. Марина была христианка и знакомила теперь несчастного государя ацтеков с христианской верой и любовью к ближнему; она переводила ему то, что говорил ей францисканец, патер Ольмедо.

Но вот Монтезума гордо поднял голову, отрицательно махнул рукой, и донна Марина с грустью обратилась к патеру Ольмедо.

– Преподобный отец, – сказала она по-испански своим благозвучным голосом, – час выбран неудачно. Мысли его витают там, среди пыла сражения.

– Помолимся за него, – сказал монах, опускаясь на колени вместе с Мариной.

Рамузио последовал их примеру. Сердце его дрогнуло от боли. Он почувствовал сострадание к несчастному Монтезуме. Там, за стенами дворца, кипел кровопролитный бой; его подданные жизнью своей защищают своих богов, свои алтари, а он, властелин их, должен здесь отрекаться от своей веры, из-за которой кровь его народа льется потоками!

Патер Ольмедо поднялся и направился к выходу, а Марина осталась у Монтезумы. Взгляд монаха остановился на молившемся солдате.

– Ты молился с нами о спасении его души? – спросил монах.

– Да, преподобный отец, – ответил Рамузио, – да ниспошлет ему Господь силы вынести это тяжелое испытание.

Патер Ольмедо с изумлением взглянул на Рамузио; такие кроткие речи редко раздавались среди разнузданных воинов Кортеса. Монах опустился на ступени лестницы, подпер голову рукой и пытливо посмотрел на молодого солдата.

– Что тебя привело в Новый Свет? – спросил он внезапно.

Рамузио молчал.

– Золото или слава?

– Нет, – ответил Рамузио, опуская глаза перед, пытливым взглядом патера, проникавшим, казалось, в его душу.

– Или какой-нибудь легкомысленный поступок заставил тебя покинуть родину?

– Преподобный отец, – ответил Рамузио, поднимая голову. – Мой брат отвратил от меня сердце моего отца.

– А ты почувствовал себя безвинно оскорбленным и возненавидя весь свет решился заглушить свою обиду в вихре приключений?

– Вы верно отгадали мои чувства, преподобный отец.

– Удалось ли тебе это? Понравилось ли тебе военное ремесло, удовлетворяет ли тебя беспокойная жизнь военного лагеря, манит ли тебя слава?

Рамузио молчал.

– Ты чужой среди своих товарищей по оружию?

– Да, преподобный отец!

– Я знал это, – продолжал Ольмедо. – Сын мой, ты выбрал плохое лекарство для исцеления души. Ты забыл, что мы должны любить своих врагов и платить им добром на зло. Твоя душа и здесь не нашла покоя, ты и здесь чувствуешь себя оскорбленным. Не так ли?

Рамузио наклонил голову.

– Сын мой, – продолжал Ольмедо, – ты выбрал ложный путь. Твоя душа жаждет истинного счастья, а оно заключается лишь в добрых делах, в христианской любви.

– Вы правы, – возразил Рамузио, – но для меня возврата нет. Я связал свою судьбу со знаменем Кортеса, и с этой поры наш лозунг: война или гибель.

Глаза патера Ольмедо заблестели.

– О, близорукий! – воскликнул он. – Никогда, никогда, говорю я тебе, не поздно вернуться к добру! Ты ошибаешься, если думаешь, что испанские знамена приносят в Новый Свет лишь войну и гибель! Господь призвал отважных сынов Испании к великим делам, и многие из них не подозревают, что служат только орудием Его неисповедимой воли!

После минутного молчания он снова заговорил, сначала тихо, а затем с воодушевлением: