Два автомата

Оказалось, что старший лейтенант и Женя накосили поровну. Замер, конечно, был неверный — Женя наработала раза в полтора больше. Но тетя Дуня, видно, нарочно кусок Жениной полосы записала старшему лейтенанту, чтобы часы при нем остались, и Женя не спорила.

Тоня сорвала ряску пахучего белого цвета купыря, утерла им шею и руки, чтобы отбить запах пота, и пошла домой.

Наскоро поужинав, она переоделась в праздничное платье и выбежала во двор. Было душно. Пахло акацией. Воздух стал темным, все изменило цвет — как бывает, когда смотришь сквозь темное стеклышко. Стали темными и песчаная дорога, рябая от копыт прошедшего стада, и лопухи с большими листьями, мягкими, как телячьи уши, и дальние березы.

В окнах крайней избы виднелся слабый свет, спокойный и ласковый. За закуткой молочные струи мерно пилили железо, и, кроме звона молока о ведро, ничего не было слышно.

Тоня ступила в сени. «Я скажу: „Вы возле Островков служили?“» — повторяла она заученные слова. Он скажет: «Служил». — «А меня признаете?» — «Не признаю». — «А кто вас из леса, раненого, тащил — позабыли?» — «Нет, — скажет, — не позабыл». — «Так вот, я она и есть». Что скажет на это старший лейтенант — Тоня не могла придумать. Она постучала.

— Войдите, — сказали из комнаты.

Она отворила дверь. Старший лейтенант сидел за столом и что-то писал.

— Кто это? — спросил он, отклоняя голову от лампы, и у Тони снова захватило дух.

— Я, — сказала она, пугаясь того, что разговор начался совсем не по-заученному.

— Кто это «я»? — спросил старший лейтенант.

— Соседка ваша.

Наступило молчание. И вдруг, неожиданно для себя, Тоня сказала:

— Вы кислого молока хотите?

Он ничего не ответил, упорно продолжая рассматривать ее.

«Как бы убежать отсюда, — совсем растерявшись, думала Тоня. — Нет, убежать плохо. Подумает, дурочка какая. Нет, надо говорить. Скажу, а там пускай, как хочет».

Она уже открыла рот, но снаружи зашуршало, видно, кто-то отыскивал скобу. Дверь отворилась, и в горницу вошел Федот Иванович.

— Это кто тут? — спросил он. — А, Тонька! — и, осмотревшись, как бы чего-нибудь не своротить, подошел к столу.

— Ты, слышь, не сердись на меня, начальник, что я тут полный день возле тебя зубы скалил, — начал он непривычно серьезным голосом. — Позабыл я, что тебе не до шуток. Выбило из памяти…

— Я не сержусь, Федот Иванович. Что ты…

— А не сердишься, так ладно. Я вот, слышь, баньку стопил. Может, сходишь, попаришься? Веники я на это дело припас свеженькие.

«Вот принесло его! — досадливо подумала Тоня. — Сейчас бы я сказала все».

— Баня? — переспросил старший лейтенант. — Вот спасибо, Федот Иванович. Сейчас же иду. Обязательно.

Он сбросил китель, достал из вещевого мешка мыло и полотенце, и они вышли.

— Видно не судьба мне с ним говорить, — вздохнула Тоня. — Ладно, завтра, когда Елена Васильевна приедет, обоим им сразу и скажу. Только, наверно, не поверит Елена Васильевна. Нет. Надо сперва ему сказать. Может быть, он уже позабыл про это, и меня не узнает.

Прикрутив лампу, она вышла на крыльцо. Дождь обманул, прошел стороной. Стало прохладней. С дальних озер подул ветер, принес запахи ряски и сырого песка. Тучки растрескались, и сквозь кривые трещины просвечивало лунное небо.

— А вот скажу! — упрямо твердила она про себя, глядя на две темные фигуры. — Дождусь, когда он вымоется, и скажу. Сяду возле бани и буду караулить…

И с таким же злым упрямством, какое овладело ею, когда она тащила раненого в сарай, она сняла туфли и быстро зашагала вслед. Идти надо было в другой конец деревни, к речке. По дороге Тоню встретила любопытная подруга и стала расспрашивать, куда она идет, зачем несет туфли. Тоня не могла отвязаться от нее минут пять. Наконец она вышла к берегу. Банька Федота Ивановича, окруженная кустами орешника и чернотала, стояла в отдалении, на крутом мыске между рекой и глубоким оврагом. Узкая ступенчатая тропинка вела от низкой, в две доски, двери к речке. Белый пар сочился по всей соломенной крыше.

Старший лейтенант, видимо, уже парился. Тоня издали услышала голос Федота Ивановича:

— Теперь, слышь, я на полок полезу, а ты подбрось ковшичек.

Раздалось громкое шипенье каменки, пар над крышей закручивался.

— О-ох… хорошо… — застонал Федот Иванович. — Еще-е…

Бревна треснули. Силой пара отворилась дверь, и стало слышно, как в бане круто бурлит кипяток.

— Прикрывай! — закричал Федот Иванович испуганно. — О-ой, смерть моя! А ну еще!..

Тоня села в кустах на корягу. Минут через пять Федот Иванович выбежал голый, дымящийся, в пятнах березовых листьев, сбежал по тропинке так быстро, как будто за ним гнались, с разгону влетел в реку и, сложив крестом на груди руки, присел три раза. Потом потихоньку вернулся, прикрыл за собой дверь.

«Теперь скоро», — подумала Тоня.

Загремели шайки.

— Что это у тебя, слышь, с ногой? Раненый? — донеслось до Тони.

Она замерла.

— С этой ногой целая история, — ответил старший лейтенант.

— Вон что. А я тоже, слышь, раненый был, в японскую. Вот тут видать?

— Нет, не видно ничего.

— А тут?

— И здесь не видно.