Душница

— Вам, молодой человек, чай или кофе? — В прихожую вошла высокая, очень красивая женщина. Таких снимают в кино, в роли королев и неоднозначных героинь.

— Да я на минутку…

— И не думайте даже. Врачи не разрешают ему пока вставать, — она взмахнула изящной рукой, — сами понимаете, он уже с ума сходит. До праздников ребята наведывались, а потом… Да, вас как зовут, простите?

— Александр, — зачем-то сказал Сашка.

— А я Александра Григорьевна. Выходит, мы с вами почти тёзки. — Она протянула ему свою руку, Сашка, робея, пожал. Наверное, надо было поцеловать, подумал он, и рассердился: глупости какие! Это ж не средние века!

— Идёмте, я вас к нему проведу. Так вам чай или кофе? Зелёный, чёрный, красный, белый, жёлтый? С мёдом, с вареньем? Михаил у нас приверженец красного.

Прошли по коридору, увешанному старыми выцветшими афишами. На некоторых Сашка заметил дедово имя.

Александра Григорьевна постучала в дверь справа и, не дожидаясь ответа, вошла.

— Мам, а я бы вот, знаешь, не отказался… — Похудевший, бледный Курдин заметил Сашку и удивлённо моргнул. — О, привет!

— Александр зашёл тебя проведать. Чай я сейчас заварю, а вы пока общайтесь. — Она вышла, аккуратно прикрыв дверь.

— «Александр»? — переспросил у Сашки Курдин, выгнув бровь. — Вот прям «Александр»?

— Привет, Михаил, — сказал Сашка, выкладывая на столик возле кровати пакет с печеньем. — Ты как вообще?

Курдин скорчил рожу.

— Живой. А ты?..

— Да я поблагодарить хотел. Ну… Вообще раньше надо было зайти, но…

Курдин отмахнулся, подтянул к себе пакет и, покосившись на дверь, достал печенюху.

— Ерунда. Обращайся. Чем там всё закончилось? Мать мне толком не сказала, они тут все… — он сделал неопределённый жест. — Типа, берегут меня.

— Всю кодлу из школы выперли. Одно время говорили, что будет суд…

— Не будет, — прервал Курдин. — Мои решили не раздувать. Это я знаю, про суд и про школу. Как вообще? В смысле, Рукопят больше не совался? Мстить там… вендеттить.

— Рукопята лечат.

— О! Грищук силён. А на вид не скажешь. Настя как?

Сашка пожал плечами.

— Да нормально. Она тебе не звонила?

— Чего ей звонить? Мы с ней не очень общаемся. Девчонки, о чём с ними говорить?.. — Курдин с преувеличенной небрежностью пожал плечами. — А я, блин, представь, на «Легенду…» не попал. Целый год ждал — и здрасьте. Клёвая?

— Смотреть можно. Кстати, её ещё долго будут крутить, может, успеешь.

Курдин махнул рукой.

— Эти козлы…

— Михаил! — возмутилась Александра Григорьевна, входя с подносом в руках. — Что за лексика?!

— Извини, мам. — Курдин начал освобождать столик, при этом печенье отодвинул подальше, чтоб не было видно надорванный край пакета.

— Постарайся впредь следить за своим языком. А вы, Александр, не потворствуйте Михаилу, прошу вас.

Сашка клятвенно заверил, что, конечно же, потворствовать не будет, ни в коем случае.

Теперь он догадывался, почему ребята перестали навещать Курдина.

— Вообще она добрая, — сказал Курдин, когда мать ушла. — Но роль… вживается вот. Ты угощайся…

Чай Сашке очень понравился, и мёд. К тому же появилась пауза для того, чтобы всё обдумать и сформулировать.

— Ты, кстати, в курсе, что скоро предзащита проектов?

Курдин закатил глаза:

— Хотел бы забыть. Каждый день раза по три напоминают. То есть, как на «Легенду…» сходить — так я контуженый, швы, блин, разойдутся, а как проект делать — ничего, живой-здоровый. Одно хорошо: про деда пишу, не надо в библиотеку тащиться. — Он кивнул на стопки книг и одинаковых багровых тетрадей, лежавших на подоконнике. — Архивы, сиди да изучай. Такая нудотень! Спектакли его смотреть прикольно, кстати. А воспоминания, письма там всякие…

— Ну так не заморачивайся. Напиши по-простому, без накидонов. Как все пишут.

Курдин повернулся к Сашке:

— Ты тоже — «как все»? — И добавил вдруг зло, глядя, как Сашка качает головой: — На фига тогда советуешь?

— Да я как раз сам посоветоваться хотел.

— Со мной?! Ну, валяй.

Легко сказать. Сашка угробил на список две недели. Звонил по телефонам из дедовой записной, ходил на встречи, объяснял, просил, одного даже выслеживал. Разные люди, разное отношение к деду. Четверо вообще не захотели говорить, наотрез отказались. Один чуть Сашку с лестницы не спустил.

Те шестеро, которые всё-таки согласились… Проку от них было мало.

— Нет цельности, понимаешь. Словно каждый говорит о каком-то своём… о другом человеке.

Курдин слушал и кивал, довольно скалясь. Даже про чай свой забыл.

— Ну а ты чего хотел, вообще-то? У меня с моим та же фигня. Даже опрашивать никого не надо, архивов хватает с головой. Они все такие… — И скривившись, поправил себя: — Мы все такие.

— В смысле?

— В прямом. Я даже сравнение придумал, вставлю в работу. Ну, то есть, как придумал… у деда прочёл, вообще-то. Каждый человек во время разговора становится зеркалом. Он — если может, конечно, — меняет свою речь: чуть подстраивается под того, с кем говорит. Ну, типа, с родителями — по-одному, с училкой — по-другому, с друзьями — …

— Но это же… лицемерие, нет?