Быстро соображаю, надо ли ей рассказывать про фотографию, на которую я наткнулся на берегу. Решаю: все-таки не стоит. Это и так слишком дико.
Мы идем в бар и там сталкиваемся со знакомыми, и все они смущаются, увидев нас вдвоем. Никто никогда не видел нас вдвоем: между нами два года разницы, а я не приезжал в Чикаго много-много лет. Я встречаю Стива Фокса, которого знаю с детского сада, — взрослого человека, чье улыбающееся лицо в восемь лет есть у меня в альбомах на фотографиях с дней рождения скаутов-«волчат». Мы с ним где-то минуту разговариваем. С чего начать? Обняться или не надо? Он что ли располнел?.. но Саре становится неуютно. В Линколн-Парке у нас слишком много знакомых, это уже перебор. Мы уходим, отыскиваем маленький уродливый бар и пьем, пока нам обоим не начинает казаться, что мы готовы сделать то, чего оба ждем, — и возвращаемся в ее квартиру.
Вот мы на диване — и вдруг она упирается руками мне в грудь, отодвигает меня, держит на расстоянии вытянутых рук и смотрит бешеным взглядом — и ее глаза в темноте такие круглые, белки глаз такие белые! — и сначала я объясняю это тем, что моя изощренная техника поцелуев вскружила ей голову. Секунду она смотрит на меня.
— Ты выглядишь старше, — говорит она.
И на этом месте я думаю: о, символ!
Через несколько секунд мы снова крутим языками во рту друг у друга, и наши головы чуть поворачиваются в одну сторону и в другую. Но что же это за странный взгляд, которым она на меня посмотрела? Каждый раз, когда я открываю глаза, ее глаза открыты. Я начинаю нервничать. А может, это
Она знает, что в машине, которую я взял напрокат, стоит ящик с материным прахом.