Не то чтобы наша семья не обладает вкусом; просто вкус этот непоследовательный. Стены нижней ванной оклеены обоями — они достались нам вместе с домом и суть самое красноречивое здесь украшение: на них красуется орнамент из примерно пятнадцати слоганов и изречений, представляющих эпоху, когда была создана эта инсталляция. «В полный рост», «Ништяк» и «С глаз долой!» располагались так, что сливались в единое целое и создавали интригующую комбинацию. Надпись «Вам туда» встречалась с надписью «Отпад», так что в результате складывался «Тудапад». Слова написаны от руки стилизованными печатными буквами, красными и черными по белому. Нельзя представить себе ничего ужаснее, но все-таки гостям обои нравились: вот, дескать, семья, не испытывающая тяги к художественным излишествам, — к тому же они служили доказательством счастливых времен, напоминали о той странице в американской истории, когда процветание и причудливость жизни порождали цветистые и причудливые обои.
А гостиная у нас как бы шикарная: она аккуратная, чистенькая, полно семейных реликвий и антиквариата, а посередине, на полу из твердого дерева, постелен восточный ковер. И все же именно общая комната, единственная, где каждый из нас провел хоть сколько-то времени, — хорошо это или плохо, но выражает истинные пристрастия нашей семьи наиболее четко. В ней всегда было тесно, а вся мебель, стиснув зубы и орудуя острыми локтями, яростно соревнуется за звание Самого Неуместного Предмета. Двенадцать лет в комнате господствовали кресла кроваво-рыжего цвета. Диван нашей юности вступал в перепалку с рыжими креслами и белым лохматым ковром — он был в клеточку, зеленую, коричневую и белую. Общая комната всегда напоминала судовую каюту: стены обшиты деревом, шесть деревянных балок сверху поддерживают — или делают вид, что поддерживают, — потолок. В общей комнате сумрачно, и за те двадцать лет, что мы здесь обитаем, в ней не произошло почти никаких изменений, если брать в расчет неизбежное гниение стен и мебели. Мебель там преимущественно тем-пая и приземистая, как в сказке про трех медведей. Есть еще наш последний диван, отцовский — он длинный и покрыт чем-то вроде рыжеватого велюра, а рядом стоит кресло — пять лет назад оно сменило кроваво-рыжий выводок, — материно кресло-кровать, обитое клетчатой коричневатой тканью. Напротив дивана — кофейный столик из цельного куска дерева, спиленного так, чтобы осталась кора, хотя и покрытая толстым слоем лака. Много лет назад мы привезли его из Калифорнии; как почти вся мебель в доме, он свидетельствует о нашей чуткости в философии декора: эстетически обездоленная мебель роднит нас с семьями, где усыновляют неблагополучных детей и беженцев со всего мира; мы ценим внутреннюю красоту и не умеем говорить «нет».
Одна из стен общей комнаты находилась и находится во власти кирпичного камина. В нем устроена небольшая ниша, чтобы прямо в доме можно было жарить барбекю, но эту возможность мы не использовали ни разу; основная причина в том, что когда мы переехали сюда, нас предупредили: где-то наверху, в дымоходе живут еноты. Ниша оставалась невостребованной несколько лет, пока четыре года назад отец в приливе того странного вдохновения, которое многие годы побуждало его украшать абажур торшера у дивана резиновыми пауками и змеями, не поставил туда аквариум. Размер аквариума был определен интуитивно, но он великолепно поместился.
— Хей
— Неудачник, — говорили ему мы.
— Да идите вы, — отвечал он и отправлялся готовить себе большой стакан «Кровавой Мэри».