Душегуб

Нексин больше не пытался улыбаться: его настолько ошеломил поступок этого Рудольфа, что он хотел сначала закричать и броситься к нему с кулаками, но от неожиданности не мог встать со стула и только судорожно кривил губы; потом, когда услышал вокруг смех и аплодисменты, и понял, что Рудольф может его узнать и всем сказать о нем, резко сник, как-то странно втянул голову в плечи, словно его сверху ударили чем-то очень тяжелым. У него и взгляд стал потухший и бессмысленный, казалось, еще чуть-чуть и закатятся, как у покойников, глаза… Из этого ступора его вывела Елена Аркадьевна, которая испугалась вида Нексина, по-своему расценив его, схватила за руку.

– Леша, тебе плохо? – шепотом спросила она, стараясь не привлекать внимания людей. – Не нужно так близко все принимать к сердцу, они не понимают, что творят…

Нексин, очнувшись, медленно освободил руку и сказал:

– Все они понимают… Я в порядке, успокойся… Только пойдем отсюда, не могу здесь больше оставаться.

На улице, по дороге к дому, Нексин дал волю чувствам. Бессилие и злоба от увиденного в ресторане душили его так, что он, невзирая на холодный зимний воздух, рванул на шее галстук и, не стесняясь присутствия женщины, выдал в адрес Рудольфа и его компании поток крепких слов.

– Алексей, ты что?! Я тебя не узнаю! Разве так можно?

– Помолчи ты… – Он осекся, поняв, что оконфузился. – Много ты понимаешь…

Нексин хорошо осознавал случившееся, но это его всего более и раздражало. «Рудольф! – думал Нексин. – Да ведь он – ничтожество, несчастный ветеринар, я мог бы не только его карьеру сломать, а вообще похоронить, да так, что он никогда более не воскрес… Как не проследил за ним после того бюро… Как позволил дальше работать?! И именно этот человек подвел некую черту под моим прошлым, публично продемонстрировал небрежение к тому, чего ради жил все годы… Одно успокаивает, Рудольф мог его узнать, и трудно представить, во что мог превратиться этот вечер в присутствии Лены». Нексина о возможных последствиях такого поворота событий передернуло. Он встряхнулся, словно сбросил с себя неприятную ношу, и, стараясь быстрее стать снова прежним – он всегда хотел нравиться Лене, быть в её глазах особенным, умным, – сказал:

– Прости меня! Тебе, думаю, трудно понять некоторые вещи. Так все не просто стало в нынешней жизни…

– Я стараюсь тебя понять, – сказала Хромова.

В ее словах были и жалость, и попытка сострадания, которые Нексин увидел; ему это стало неприятно, но он промолчал, боясь поругаться. Хромова продолжила:

– Как бы ни было сложно теперь, но я тоже что-то понимаю в жизни! Конечно, я не была сотрудником райкомов и обкомов… Не мои это были масштабы, я была служащей попроще (эти слова прозвучали с легкой иронией, которую Нексин, занятый собой, не заметил). Ты же знаешь, я работала скромным экономистом. Но жизнь никогда не считала легкой, поскольку видела, как трудно вокруг живут люди.

Однако мир вместе с крахом старой власти не остановился. Пойми же, Алексей, партии твоей, думаю, в прежнем виде уже не будет, и мы не будем жить, как жили раньше… Я вовсе тебя не призываю с этим смириться, но не один ты такой, остались люди твоего окружения, остались твои прежние начальники и руководители, все вы живы и здоровы, и я как-то не сомневаюсь, что многие из вас и дальше будут востребованы и даже руководить всеми нами и страной…