Душа в тротиловом эквиваленте. Продолжение

Исчез уютный, заросший буйной южной растительностью внутренний дворик, мощеный вытертыми, желтоватыми от немыслимой древности мраморными плитами. Исчезло апельсиновое деревце с яркими, как спасательный жилет, оранжевыми плодами. Пропали, будто их не было, виноградные лозы, заплетавшие стены до самого верха, пропала сложенная из огромных блоков тесаного известняка стена, фонтан с исторгающими воду львиными головами. Последним померкло солнце, и я вновь оказался там, где совсем недавно был: в самой середке Пустоты.

Снова острое, режущее чувство обжигающего, абсолютного холода и пустоты, скручивающей внутренности в вопящий от боли клубок.

Мгновенная вспышка света, и меня второй раз за день выбрасывает на ковровую дорожку у Восточной мечети. На сей раз — в одной простынке. Той самой, закутавшись в которую я так славно пригубил вино в гостях у Хаккама.

Первым услышанным мною звуком был звук выстрела.

Когда стреляют с небольшой дистанции, не хватает ни силы, ни скорости полностью убрать тело с траектории полета пули.

Описывающее неширокие, сантиметров десяти в диаметре круги, и вдобавок вертящееся вокруг своей оси, покрытое латунью веретено, оставило на простыне аккуратную дырку с черным краем, продавило кожу на дельтовидной мышце, крутанулось внутри тела, и, вырвав кусок мяса, полетело дальше.

По руке будто ударили палкой. Да так, что этот удар отозвался болью во всем теле и заставил меня вновь упасть на ковровую дорожку. Драгоценное плетение, созданное руками лучших мастеров Востока, приняло кровь, практически не изменив цвета.

— Ну, что же вы так?! — выдохнул я после не слишком удачной попытки увернуться нацеленного в грудь кусочка металла.

Простынка при падении сползла и теперь лежала отдельно от меня. Так что, столпившиеся вокруг мужчины в белых коротких штанишках и смешных подобиях халатиков были вынуждены разглядывать абсолютно голого, в синих отметинах от посоха и в довершении всех бед, раненого в плечо парня. В общем, немая сцена.

В глазах у присутствующих читался один и тот же невысказанный вопрос:

— И как прикажете это понимать?!

Приподнявшись на локоть левой, неповрежденной руки, я внимательно разглядывал стоящих передо мной людей, подолгу задерживая взгляд на каждом из них. И видел недоумение, страх и радость одновременно.

Тем временем, унялась текущая вялой струйкой кровь, с тянущим за душу ощущением закрылась рана. Меньше чем через минуту отпал засохший струпик и на плече остался лишь небольшой звездообразный шрам, покрытый молодой розовой кожей.

— Горе, горе мне — принес ветер отчаянный вопль стрелка. — Я осмелился стрелять в Посланца!

Наблюдая за тем, как я барахтаюсь на коврике для мессии, этот тип почему-то не всадил в меня вторую пулю. Явно, у него неплохая оптика, иначе как бы он еще смог оценить скорость, с которой регенерировал мой многострадальный организм.

— Только убиться не вздумай! Ты семье живым нужен! — не вставая, проорал я в ответ. И продолжил играть в гляделки со служителями культа, попутно размышляя на тему о том, в какую оболочку было перенесено сознание почившего в бозе Семецкого Юрия Михайловича, вечная ему память.

Почему-то меня очень занимал вопрос о том, как я теперь выгляжу и мучило желание глянуть в зеркало. Прочие вопросы как-то отошли на второй план.

Неожиданно, старцы в белых одеждах ловко сели на пятки и воткнулись головами в вытертые тысячами ног пыльные мраморные плиты. Синхронность, с которой это было проделано, свидетельствовала о хорошей физподготовке и немалом опыте подобных упражнений.

Один из них, вероятно, наиболее авторитетный, с усилием поднял голову от земли, и возвестил:

— Радуйтесь, правоверные, ибо Пророчество исполнилось!

— Да встаньте же вы, наконец, — пробормотал я, ощущая сильную неловкость. И поднялся с коврика сам.

Старики поспешно встали. Главный указал жестом, что мне следует идти по расстеленному ковру в сторону возвышавшегося над нами Восточного минарета. И мы пошли под крышу. Сопровождающие держались рядом, но на дорожку не наступали, а неизвестно как материализовавшиеся неподалеку работники в грязно-серых одеждах ловко скатывали ковер по мере нашего продвижения к настежь распахнутым высоким дверям.

— Он не обрезан! — прозвучал сзади тихий шепоток.

— Вы, совершая обрезание, посвящаете свою крайнюю плоть Отцу нашему. — проговорил я в сторону отводящих глаза старцев. — Вы сами приняли такое обязательство. Но могу ли я быть им связан?!

В ответ не прозвучало ни одного слово. Зато комитет по встрече вновь исполнил любимое гимнастическое упражнение.

Укоризненно покачав головой, я продолжил путь. В неразборчивом бормотании за спиной угадывалась цитата из Кумранского свитка:

" Небеса и Земля будут слушать Своего Мессию, море и все, что в Нем. Он не преступит заповедей Святых.

Наберитесь мужества все вы, все вы, кто ищет Господа и дела Его.