Душа в тротиловом эквиваленте

"Всеми овладело какое-то бешеное желание убивать жен, детей и себя самих; каждый старался предшествовать в этом другому, всякий хотел доказать свою храбрость и решимость тем, что он не остался в числе последних. При этом ярость, охватившая их, не ослабела, как можно было бы подумать, когда они приступили к самому делу, — нет! До самого конца они остались в том же ожесточении, в какое привела их речь Элеазара. Родственные и семейные чувства у них хотя сохранились, но рассудок брал верх над чувством, а этот рассудок говорил им, что они таким образом действуют для блага любимых ими существ. Обнимая с любовью своих жен, лаская своих детей и со слезами запечатлевая на их устах последние поцелуи, они исполняли над ними свое решение, как будто чужая рука ими повелевала. Их утешением в этих вынужденных убийствах была мысль о тех насилиях, которые ожидали их у неприятеля. И ни один не оказался слишком слабым для этого тяжелого дела — все убивали своих ближайших родственников одного за другим. Несчастные! Как ужасно должно было быть их положение, когда меньшим из зол казалось им убивать собственной рукой своих жен и детей! Не будучи в состоянии перенесть ужас совершенного ими дела и сознавая, что они как бы провинятся перед убитыми, если переживут их хотя одно мгновение, они поспешно стащили все ценное в одно место, свалили в кучу, сожгли все это, а затем избрали по жребию из своей среды десять человек, которые должны были заколоть всех остальных. Расположившись возле своих жен и детей, охвативши руками их тела, каждый подставлял свое горло десятерым, исполнявшим ужасную обязанность. Когда последние без содрогания пронзили мечами всех, одного за другим, они с тем же условием метали жребий между собой: тот, кому выпал жребий, должен был убить всех девятерых, а в конце самого себя. Все, таким образом, верили друг другу, что каждый с одинаковым мужеством исполнит общее решение как над другам, так и над собой. И действительно, девять из оставшихся подставили свое горло десятому. Наконец оставшийся самым последним осмотрел еще кучи павших, чтобы убедиться, не остался ли при этом великом избиении кто-либо такой, которому нужна его рука, и найдя всех уже мертвыми, поджег дворец, твердой рукой вонзил в себя весь меч до рукояти и пал бок о бок возле своего семейства."

Все подтвердили, что было именно так. Только я добавил, что у последнего был не меч а кинжал. Потом мудрец дал каждому несколько медяков, и нас отпустили, разрешив набрать воды и взять что-нибудь из сохранившейся пищи.

Я твердо знал, что ненужных пленников убивают, нужных — обращают в рабство. Потому оказанная нам милость — дело необычное и странное.

Я не мог решить, куда теперь идти, как жить, что делать, во что верить и к чему стремиться. Но все же пошел — в Великий Город, к людям. С надеждой, что кто-нибудь расскажет правду о том, как следует жить и ради чего погибли близкие.

Проснувшись, я долго не мог осознать, что залитый кровью и непереносимо, до рвоты воняющий зал из желтоватого, в пятнах копоти тесаного камня — это сон, всего лишь сон. А вот белые простыни, манная каша и завтрашний обход, на котором обязательно будет профессор — это реальность. И может быть, он меня выпишет!

Я лежал на застиранных больничных простынях. Спина слегка провисала вниз.

— Старая сетка, хоть доску бы под спину подложили!

Надо мною был высокий беленый мелом потолок с лепной розеткой в центре. Взгляд бездумно скользил по разводам побелки и мелким трещинкам, оставленным торопливым маляром.

Глянув чуть ниже, я заметил на грядушке кровати рамочку и в ней какую-то, заполненную неразборчивыми каракулями. Наверное, лист назначений. Или температуру записывают.

Посмотрев ниже, я обнаружил, что стал намного моложе. Совсем мальчишкой. Примерно того же возраста, что и во сне. На первый взгляд, новому телу было 7–8 лет, оно было достаточно худое, но без видимых дефектов. На всякий случай оттянул резинку трусов и заглянул внутрь. Вроде, все нормально.

Хорошо хоть так… По крайней мере, я не стал девочкой, или, хуже того — старухой.

У меня была куча вопросов. Во-первых, почему все мои воспоминания начинаются с какого-то античного триллера? Очень хотелось знать, финал какой истории я видел. Опять же, я не еврей ни разу, так почему во сне имена такие характерные?

Во-вторых, я в теле мальчишки. И во сне, и теперь. Кто этот мальчишка и какое он отношение имеет к почтенному и пожилому человеку, которым я привык себя чувствовать?

И наконец, какое сегодня число? Вероятно, есть смысл также поинтересоваться месяцем, годом и страной. Почему я знаю об обходе, каком-то профессоре, шансах на выписку?

В конце концов, как меня здесь зовут?

В голове какая-то каша из боли и образов. Вот-вот что-то вспомню. Пока — не могу. Надеюсь, это не шиза, не "белочка" и не склероз. Что-то подсказывает мне, что ни дурью, ни водкой я не злоупотреблял.

Больше похоже на реабилитацию после ранения с большой кровопотерей. А откуда я, кстати, знаю о том, как оно, после ранения?