Душа так просится к тебе

Марфа метнула на него свирепый взгляд, но Мартемьянов его не заметил. Тогда, вздохнув, она поставила на стол дымящийся чугунок, открыла крышку и, наливая в злополучную миску щей, проворчала:

— Слава богу, лучшей… И жара нет, и лихорадка вся сошла. Не бредит боле, сидит в постеле, книжки читает… Плачет иногда, а то еще думает о чем-то. Из тиятра все время приходят, беспокоятся, спрашивают, — когда ж она петь смогёт опять… Синяки-царапины у ней поджили навроде, а уж как мы с Анной Николавной боялись, что отметины останутся! Софья Николавна ведь у нас актрыса, ей личико ясное для ремесла надобно, а тут… Федор Пантелеич, забожитесь еще раз, что это не вы ее разукрасили!

— Да сколько ж можно?! — взмолился, бросая ложку, Мартемьянов. — Ну, спасением души клянусь, вот тебе крест со святой Пятницей, не я! Да что ж мне, под всеми иконами в дому на коленях проползти, чтоб ты успокоилась?!

— А кто, как не вы?! Кто, я спрашиваю?!

— Марфа, пьян был в доску, ей-богу, не помню!

— Все вы помните, — отрезала она, усаживаясь за стол напротив Федора и придвигая к себе горбушку хлеба. — Как не совестно только, тьфу…

— Совестно, Марфа, да что толку-то?.. — хмуро отозвался Мартемьянов, снова принимаясь за щи.

Марфа недоверчиво покосилась на него, но ничего не сказала и решительно откусила от своей горбушки. Несколько минут оба молча жевали. В кухне потемнело, и Марфа, тяжело поднявшись, пошла за лампой. Вернувшись, она установила «керосинку» на припечке, зажгла ее, и неяркий свет язычками забился в черных глазах Федора.

— Отчего она домой не идет, скажи вот? — вполголоса спросил он, отодвигая пустую миску и отворачиваясь к окну. — Уж коли жар сошел, так и возвертаться можно, тут, слава богу, полминуты ходу. Я б лошадей прислал за ней, как царицу бы довезли…

— И сами распрекрасно знаете отчего, — сквозь зубы буркнула Марфа. — Незачем и спрашивать. Чай будете пить?

— Да отстань ты с чаем со своим! — Мартемьянов вдруг поднял голову, и Марфа невольно вздрогнула от его сумрачного взгляда из-под сросшихся бровей. — Хватит уж издеваться-то, не натешилась за неделю, езуитка?! Чуть не помер через тебя на другой день-то опосля всего! Человек с похмелья дохнет, а она, язва персидская, пива не дает!

— Еще пи-и-ива вам?! — вскакивая, с готовностью завопила Марфа. — Ничего, не велики баре, и рассолом обошлись чудненько! Весь, какой в доме был, на вас перевела, штей перекислых цельную лохань выхлебали, и недовольны еще! Да вы поблагодарите, что я вас с порога не пришибла под горячую руку, а уж как душа горела! За все подвиги ваши разом-то!

— Да уймись ты, дурища… — без злости, устало произнес Федор. — Скажи лучше… Соня там говорит чего про меня? Злая?

— Нет, не злая, — помолчав и снова усаживаясь, неохотно ответила Марфа. — Даже иногда смеется.

Мартемьянов изумленно посмотрел на нее.

— Смеется?.. Чему ж?

— А как почнет вдруг вспоминать, как ваше степенство там, у Осетрова, с цыганкой на два голоса «Очи черные» исполнять изволили… Вспомнит — и хохочет! Да хорошо-то как пели, говорит! Прямо дуэт Аиды с Радамесом! Анна Николавна так и вскидывается, это слышамши! Ты, говорит, глупа до невозможности, Соня, тебе ни в коем случае нельзя туда возвращаться… — Марфа умолкла, заметив, что Мартемьянов с потемневшим лицом снова отвернулся к окну.

— Так что ж… она впрямь сюда не вернется боле? — хрипло спросил он.

— Ну вот, с чего вы взяли-то? Сами видите, вещей собирать мне не велено, и сама я тут сижу, приказу от барышень не было в Столешников перебираться… Значит, возвернется скоро.

— Это когда ж? Не говорила тебе?

— Не могу знать. Да вы и сами понимать должны, ей сейчас вашу личность битую наблюдать радости мало. Подождите, успокоится вовсе да и придет.

— Ты наверное знаешь? Черменский-то к ней не захаживал?

Мартемьянов задал этот вопрос не меняя тона, но Марфа внимательно посмотрела на него через стол. Подумав, ответила правду:

— Дважды захаживали, но не к ней, а к Анне Николавне. Софья Николавна их до себя не допущала.

— Она не допущала? Аль он сам не рвался?

— Не знаю! — вышла из себя Марфа. — Мне господа своих намереньев объяснять не обязаны! А уж вам тем более! Поели, ваше степенство? Чаю не желаете?! Ну и ступайте с богом из кухни, мне еще рубашки гладить! Могли б и про дела свои вспомнить, они у вас в сильном запустенье, должно, находятся! Шутка ли, почти сорок тыщ на цыган прошвырять! И то от них мальчишка на другой день прибёг, восемь тыщ принес, они их в снегу всем хором собирали! Нам, говорит, лишнего-то не нужно, мы люди честные, свою гордость имеем! До сих пор сердце останавливается, как вспомню! Идите прочь с глаз, до греха не доводите!

Мартемьянов покорно встал, шагнул было к двери, но остановился, не дойдя. Стоя у темной стены, спиной к Марфе, он негромко спросил:

— Что ж мне поделать-то теперь, Марфа?

— Схвати-ились… — фыркнула она. — Допрежь думать-то следовало, теперь чего?.. Только убытки считать да милости божьей ждать.