Душа так просится к тебе

— Немного. — Черменский посмотрел на несчастного Петухова. — Так в чем же дело, я могу съездить в Большой. Андрей Григорьич, вы не возражаете? У меня, правда, нет опыта театральных рецензий, но работать в театре доводилось. Надеюсь, я не сильно испорчу материал. В крайнем случае, вы почистите.

— Дорогой вы мой! Да ради бога, поезжайте, разумеется! — обрадовался Петухов. — Вот действительно не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Много и не надо, много пусть «Театральные ведомости» да «Вестник сцены» пишут, а наше дело маленькое: была, мол, премьера, и замечательно спела новая певица. И все!

— А вы наверное знаете, что она споет замечательно? — насмешливо спросила Ирэн, доставая папиросу и разминая ее в пальцах. При этом Кречетовская продолжала в упор смотреть на Черменского.

— В Москве говорят, что у госпожи Грешневой великолепный голос, — сказал Петухов. — Мне самому, правда, не доводилось слышать, я не большой любитель. Что ж, завтра Владимир Дмитрич нам это подтвердит… или опровергнет.

— Я уверен, опровержения не понадобится. Госпожа Грешнева в самом деле прекрасная певица… Ирэн, отчего ты меня так разглядываешь?

— Жду, когда тебе надоест валять дурака и заговаривать нам зубы, — отрезала Кречетовская. — Ты привез очерки? Или опять вместе с Северьяном ездили на лошадиную ярмарку, бессовестные лентяи?

— Среди зимы — на ярмарку? — усмехнулся Владимир.

— В самом деле, Черменский! — оживился Петухов. — Вы написали? Привезли? И молчите?! Немедля, немедля несите в набор, пойдет прямо в утреннем номере…

— Андрей Григорьич, да вы посмотрите хотя бы, может, плохо…

— У вас не бывает плохо! Это уже поняли и я, и читатели! И даже цензура!!! Сколько еще я должен вас умолять, чтобы вы вылезли из своего медвежьего угла и окончательно перебрались в Москву, на репортерскую работу?

— Бесполезно, Петухов, — с напускной печалью заверила Ирэн, изящно присаживаясь на край стола и прикуривая от поданной Северьяном спички. — Никуда этот леший из своей чащобы не вылезет. У него там, видите ли, КОНИ! И ДЕТИ! И что еще?.. Ах да — ОЗИМЫЕ ВЗОПРЕЛИ!!!

— Ирэн, Ирэн! Озимые не преют, а всходят, и…

— Вот-вот, я и говорю — леший! А вы ему, Петухов, про репортерскую работу… Да вы меня, меня должны благодарить денно и нощно за то, что я заставила его написать для вас хотя бы это!

Спорить с Ирэн, когда она находилась в таком настроении, было опасно для здоровья, и ни Петухов, ни Черменский не стали рисковать. Владимир отнес очерки в типографию, располагающуюся тут же, в подвале, получил деньги от редактора, еще раз пообещал, что завтра будет в театре, а сразу после спектакля — в редакции, и заявил, что раскланивается.

— Ты к себе, на Остоженку? — спросила Ирэн, когда они вместе вышли из дверей редакции в темную ледяную ночь.

Владимир молчал. Ирэн пришлось с некоторой досадой повторить вопрос, прежде чем в ответ послышалось:

— Да… конечно. Там Наташка сварила щи… И хоть полночи надо поспать.

— Я, может быть, приеду позже. У меня еще, видишь ли… А что это там за песнопения, в Грузинах, ты слышишь? Второй час ночи! Черменский! Черменский, эй?! Да что с тобой, черт возьми?!

— Это цыгане… — пожал плечами Черменский, глядя через плечо Ирэн в темноту и явно думая о другом. — Наверное, у Осетрова гуляет какой-нибудь купец…

— Что-то слишком громко он гуляет. — Ирэн, приподнявшись на цыпочки, вслушивалась в цыганские голоса, стройным хором исполняющие на все ночные Грузины «По улице мостовой». Затем пение оборвалось, раздался отчаянный визг сразу нескольких женщин, оглушительный звон разбитого стекла, ругань — и тут же, как ни в чем не бывало, снова зазвучала песня.

— Нет, это просто восхитительно, — пробормотала Ирэн, вытаскивая очередную папиросу и зябко запахивая макинтош, неизменный даже зимой. — Черменский, как хочешь — а я пойду посмотрю. В Питере такое не часто услышишь, а здесь, в Первопрестольной, нравы дикие… Может и статейка на завтра получится.

— Я пойду с тобой, — вздохнув, произнес Владимир.

Черменский знал, что отговорить Ирэн от принятого решения не под силу никому, а отпустить ее одну в осетровский ресторан, пользующийся в столице лихой славой, он не мог. Стало быть, прощайте Наташкины щи и спокойный сон… Но в глубине души Владимир даже обрадовался неожиданному происшествию. Голова горела, словно в жару, сердце бухало в ребра, как отбойный молоток, и все мысли заслоняла одна: завтра, в Большом театре, Софья Грешнева будет петь Татьяну. Как счастливо вышло, что он оказался в Москве…

— И охота вам, Ирина Станиславовна… — заныл из-за спины Владимира Северьян, которому тоже хотелось горячих щей, к Наташке под бок и спать. — Мало ли купцов-то по ночам гуляют, про всех писать — бумаги не напасешься, да и велика новость: Тит Титыч зеркала в ресторане бьет! Кажин день бьют, такая уж их позиция…