Душа так просится к тебе

За эти годы Катерина почти не вспоминала о сестрах — словно, перейдя невидимую черту, когда она заживо сожгла в запертом доме брата, сразу стала чужой им. Лишь иногда, в каком-нибудь предрассветном сне, девушке виделись родные лица, виделась Грешневка, всегда — летняя, с утопающим в зелени садом, распахнутыми окнами галереи, в которую с тихим щебетом влетали и уносились обратно в небесную голубизну ласточки. Проснувшись, Катерина счастливо улыбалась и в полудреме думала: «Надо бы написать… Хоть Ане в Москву, верно, беспокоится…» Но, поднявшись с постели, она напрочь забывала о своих намерениях — до следующего сна.

* * *

…В Одессу «генерал Морозов с дочерью» приехали в конце октября, в тихий солнечный день. Прижавшись лицом к пыльному вагонному стеклу, Катерина наблюдала за тем, как ползет мимо блеклая, выжженная летним зноем, крытая белесым осенним небом степь, как начинают мелькать каштановые деревья, кусты акации, как серой лентой течет мимо поезда перрон… В Крыму осень была не такой, как московская, здесь еще стояла теплая погода. На перроне повязанные белыми платками торговки с хуторов торговали жареными каштанами и семечками, пронзительные крики «Семачка-а! Каштанчи-ик!» звенели в прогретом последним солнцем воздухе, и Катерина улыбнулась, подумав о том, что сегодня вечером она, может, еще успеет напоследок бултыхнуться в уже совсем ледяное море — под горестные причитания Хеси Пароход: «Ой, вейзмир, ой, с ума мене сведет эта хайломызка, ой, что ты делаешь, вылазь с моря, бандитка, это тебе не май месяц!..» Возвращаясь в Одессу, единственный город, ставший ей родным, Катерина неизменно шла к «свекрови» и жила у нее все время до очередной «гастроли». Грек ворчал, но спорить не пытался.

Когда Катерина вошла в открытую настежь калитку Хесиного домика у моря, хозяйка варила во дворе варенье из последних слив. Девушка отвела упавшую с крыши ей на плечо узловатую, высохшую плеть винограда, остановилась и сказала:

— Хеся, я прехала.

В тот же миг ураганное «Гитенька моя, лахудра!!!» покрыло морской берег, и «свекровь» хлопнулась Катерине на грудь всеми своими восемью пудами, заставив «невестку» прислониться к хлипкому плетню.

— Хеся! Хеся, ты меня раздавишь! Ну, что же ты ревешь?!

— Ой-й, девочка моя приехала! Слава богу, что тебя еще не взяли! — самозабвенно рыдала Хеся, обнимая «невестку» мощными руками и не давая ей пошевельнуться. — Ой, как же я за тобой заскучилась, моя Гитенька…

— Сама ты Гитенька… Дай вздохнуть! Море еще теплое?

— Какое теплое, где оно теплое?! Оно уже как ноги у покойника, Гитька, слышишь?! Ты словишь чахотку, карьера твоя накроется медным тазом, а Грек меня задушит!!! Ты с ним еще не спишь?

Вопрос был привычным, задавался на протяжении трех лет регулярно, и Катерина уже устала злиться, а лишь так же привычно ответила:

— Не дождетесь.

— Ну и дура, — традиционно завершила Хеся — и с воплем кинулась к убегающему через края таза варенью.

Катерина облегченно вздохнула, поставила у крыльца саквояж из дорогой английской кожи и атласный зонтик, купленный в Париже, на минуту скрылась в доме и появилась уже в одной рубашке, на ходу закручивая в узел распустившуюся косу. И помчалась к вечерней воде, увязая в прохладном песке.

— Гитька, холера, убью! — рявкнула вслед Хеся, но было поздно: Катерина уже выгребала навстречу садящемуся в осеннее море солнцу по играющей на коротких волнах золотой дорожке.

Море в самом деле оказалось совсем холодным, и Катерина не стала уплывать далеко, хорошо помня, как несколько лет назад у нее в полуверсте от берега свело судорогой ноги. Ее вытащил тогда, сам чудом не утонув, Валет, и он же взял с нее слово «не урезать за вон те камни без никого». Катерина, державшая это слово до сих пор, с сожалением поглядывая на исчезающий в воде край солнца, повернула к берегу.

Когда она, мокрая, дрожащая от холода, отжимая на ходу волосы, вошла в дом, там уже горела лампа, было пусто и тихо. Подумав, что Хеся, верно, копошится на кухне с ужином, Катерина отправилась в дальнюю комнатку, где «свекровь» стелила ей постель, взяла с кровати расшитое полотенце, вытерла волосы и растерлась сама. Озноб тут же пропал, как его и не было; исчезла и усталость после долгой дороги, тело загорелось и посвежело, и страшно захотелось есть. Катерина потянула носом, с удовольствием отметила, что из кухни пахнет жареной рыбой, надела сухую рубашку, накинула поверх нее шаль и вышла из комнаты.