Душа на осколки

— Простите, я волновался за Альму.

— Она думает, что влюблена в меня, Аргамон, — настроение Ринара менялось в считанные секунды. Раздражение снова улетучилось, и теперь в глазах мужчины горел немой вопрос. Вопрос, на который Аргамон должен был что-то ответить, просто обязан, ведь сам Ринар понятия не имел, что с этим делать.

— Она юна, пройдет, — Аргамон говорил так, будто сам верил в это. За долгие годы игры он научился врать отменно.

— Когда пройдет? Еще несколько месяцев и все будет готово. Это пройдет за несколько месяцев, Аргамон?

— Мы можем подождать, мой лорд, — усач знал, что снова ступает на тонкий лед, что уже через секунду в Ринаре может проснуться злость, но не мог не попытаться.

— Нет, — в этом он был безапелляционен. Он не станет ждать. Он просто не может больше ждать.

— Она должна свыкнуться с мыслью, что вы для нее лишь друг Станьте другом, мой лорд. Станьте другом, советчиком, товарищем. Докажите, что скорее отец, чем предмет восхищения и юношеской страсти.

— Я все это время пытался доказать именно это, Аргамон! Представить не мог, что она влюбится.

— Но это случилось.

— Я. Этого. Не хотел!

— Думаете, она хотела?

Их диалог продолжался по пути в сторону кабинета Ринара. Занеся ногу для следующего шага, он резко остановился, повернулся к чуть отставшему Аргамону.

— Что? — последний вопрос усача заставил его опешить.

— Думаете, она хотела влюбляться в мужчину, не способного ответить на ее чувства? Вы ведь знаете, мы не выбираем, кого любить. И когда разлюбить, решаем тоже не мы.

Ринар застыл, не зная, что ответить. Аргамон был прав. Это не вопрос ума. Это веление сердце. А каким образом делает выбор оно, не знает никто.

— Что мне делать, Аргамон?

— Не пытайтесь ее переубедить, мой лорд, юность упряма. Она будет любить вопреки еще сильнее.

— Но что тогда?

— Ничего, милорд. Пусть все идет так, как идет. Она сама все со временем поймет. Обязательно поймет. Альма очень умна.

Будь у Ринара другой вариант, он, несомненно, спорил бы с усачом до хрипоты. Будь у него другой вариант, он тут же взялся бы его исполнять. Но другого варианта у него не было, а потому, кивнув, мужчина вновь развернулся, направляясь к своему кабинету.

Аргамон не пошел следом. Остался стоять, провожая хозяина взглядом. Она упряма. Чертовски упряма, а потому, бояться, что его слова станут пророческими, не стоило. Но что-то сделать он обязан. Например, помочь понять кое-что Ринару. Не кое-что — самого себя.

В конце коридора послышались приближающиеся шаги.

— Свира, — управляющий окликнул девушку и стук каблуков тут же ускорился.

* * *

Жалость к себе заняла у Альмы чертовски много времени. Она забыла об обеде и ужине. Боялась думать о том, что когда-то придется выйти из комнаты. Девушке казалось, что покинь она родные стены, и мир рухнет, а ее смоет с лица земли волной собственного стыда. Сидеть в комнате тоже было стыдно, но наедине с собой ей время от времени начинало казаться, что все происшедшее — неправда. Просто игры воображения или дурной сон.

Она так и не смогла себе ответить, зачем поцеловала Ринара. Почему именно сейчас? Зачем плела о любви, ясно осознавая, что он не нуждается в таком отношении, что оно его элементарно тяготит?

— Дура, — в очередной раз смахнув слезы, Альма села на кровать.

Никогда она не считала себя слабачкой. Всегда гордилась собственной стойкостью, а тут расклеилась по поводу, который сама бы высмеяла, обратись к ней с подобной проблемой та же Свира или любая подружка из монастыря.

Расправив складки на юбке, Альма встала на ноги, собираясь прохаживать по периметру комнаты вдоль и поперек. Это повторялось уже несколько раз. Она плакала, потом злилась, успокаивалась, была почти готова выйти из своего убежища, а потом возвращалась к кровати, вновь утирая слезы.

И, несомненно, так было бы и сейчас, но в который раз за слишком длинный день, в дверь постучали.

— Это я, госпожа Альма, — не дожидаясь разрешения, Свира заскочила в комнату, плотно прикрывая за собой дверь.

Что что-то не так, она поняла еще днем, когда Аргамон поручил ей сходить вечером к госпоже, но что все настолько «не так», Свира даже не подозревала.

Никогда она не видела слез Альмы. Эта девочка не плакали ни от боли, ни от бессилия. Никогда, а сейчас… Альма в тысячный раз опустилась на кровать, утирая со щек соленые дорожки.