Душа Императора

Это было бы не удивительно, принимая во внимание опыт нашего короткого знакомства.

— Как вы развлекаетесь, когда над вами пролетают подобные явления? — Спросил я, кивая на окно.

— Тренируемся, общаемся, играем, занимаемся творчеством или изобретательством. — Проговорил Эзнер, чуть покачнувшись назад. Наверно, это можно было бы интерпретировать как: «Эзнер откинулся на спинку стула». Я обернулся к Кларисс.

— А читаете? Я видел у вас бумажные книги, совсем как у меня дома.

— Ты как-то обещал рассказать, откуда ты родом, Саша. — Напомнил Эзнер.

Посмотрев в окно, он дал понять, что время как нельзя более подходящее.

Кларисс молчаливым наклоном головы изобразила внимание.

— Кто-то из вас псионик, я угадал? — Обиженно насупился я, не находя куда закинуть ноги.

— Нет. Ни я, ни Эзнер не псионики. — Наконец заговорила женщина-видок.

Я на мгновение задумался. Стоит ли рассказывать им о моем мире? Если да — то, что именно? Я не видел преград для откровенности и никаких опасностей не чувствовал и не ждал. За время моей жизни и работы в городе я не заметил намеренного сокрытия информации. Если человеку становилось что-то интересно или нужно, он располагал всеми возможными и невозможными (как мне могло бы показаться до знакомства с этим миром) источниками и хранилищами информации.

С чего же начать?

Я начал с главного:

— Мир и планета, на которой я родился и вырос, называется Земля. Удивительно, правда?

Кларисс, наконец, улыбнулась, и я продолжил рассказ, довольный. Вполне естественно, что их планета называлась так же. И я очень надеялся, что название планеты, люди и один из алфавитов — это не единственное что нас объединяет.

— Первое, что удивило моих спутников и меня, когда мы попали к вам — это язык. В моем мире люди говорят на разных языках. На десятках языков и сотнях наречий.

Иногда люди одной страны не всегда понимают друг друга… Хотя нет, это не так важно. У нас нет псиоников.

Я сделал паузу, но не увидел ожидаемого удивления и продолжил.

— У нас нет магов и видоков. В моем мире не существует магии.

— Как это может быть? — Не выдержал Эзнер И я начал рассказывать, неторопливо и по порядку — как это может быть. Про страны, политику, работу, про войны и компьютеры. С каким-то ущемленным самолюбием я вдруг осознал как мало, плохо и неполно я знаю свой мир. Иногда не получалось ответить даже не простые, кажется, вопросы. Им не нужны были законы аэродинамики для полетов, поэтому я сел в лужу с самолетами и всем, что может летать. Я не мог объяснить, как мы умудрились развести такое количество языков.

Кларисс вздрагивала при упоминании о войнах. Такие мясорубки, я понял, этому миру были давно не свойственны. Они слушали про учебные заведения и специальности, про кофе по утрам и телевизор на ночь. Про день за бумагами, станком или компьютером, про ценности и про власть денег. Мне и самому теперь было сложно объяснить, как у нас работает судебный аппарат без псиоников. Они слушали и удивлялись всем нашим приспособлениям, машинам, материальным и человеческим затратам на работы, выполняемые здесь одним магом лишь силой мысли.

Кларисс ужаснулась при рассказе о нашей медицине. По правде сказать, я и сам ужаснулся, рассказывая о ней, но не подал виду. Через какое-то время я понял, что мне больше совсем-совсем не хочется говорить, а безумно хочется есть.

Подавленный и расстроенный своими воспоминаниями я отпросился на обед…

Они пошли со мной в полюбившуюся таверну на соседней улице. Заказав поесть и выпить, я грустно уставился в стол.

«Есть ли там что-нибудь, к чему я хотел бы вернуться?» — казалось, спрашивали меня спутники. Но они, лишь, обсуждали что-то из услышанного, не мешая мне меланхолить. И я вспомнил семью и кота, друзей, работу и серую коморку с любимым компьютером. Родные и любимые отец, мама и брат, которых я, скорее всего, никогда больше не увижу. Но которым обязательно передадут, что я жив и здоров…

Было бы им лучше здесь? Прижились бы на новой почве как я?

Я рассказал, как и чем жил. В подробностях описал кота и то, о чем буду вспоминать всегда, как бы не повернулась жизнь дальше. Во избежание раскиснуть окончательно, про родителей я рассказывать не стал. Вспомнил, лишь, ласковое лицо мамы и всегда чуть подвыпившего, но никогда не пьяного в зюзю папаньку. В какой-то момент мне показалось, что вот на этом жизнь и закончилась. Я тяжело вздохнул. А через пару мгновений передо мной поставили обед и грустные мысли вроде испарились.

Их еда, отчаянно полезная и насыщенная вкусами, не предполагала отвлеченных мыслей и желаний. Я все ждал, когда же кто-нибудь повторит фразу псионика о «мире добровольного рабства», но безуспешно. Не осуждая мой мир, они обсуждали моменты, кажущиеся невероятными. Дальше же логичным образом разговор двинулся в русло: «как ты тут оказался». В ход пошла история Тальцуса, рассказанная нам на корабле.

Услыхав о душе Императора, Кларисс приложила палец к губам. Она тоже считала, что довольно опасно упоминать о ней на людях, где могут оказаться недоброжелатели или приспешники оных.

— Вот так я и стал видоком. — Закончил я.