Коля более всех радовался, чтобы никто не принял его за мессию. Ему тогда ещё боязно было на своем настоять, — он смешался с толпой. Но взрослые заметили неискренность в поведении — слишком уж громко смеялся. Так от души не бывает.
Повалили на черный от весны снег, лицом в лужу, будто он не Коля, а курочка, чтобы пил, пил все грехи человяческие (не опечатка! (Прим. Сквор.)), чтобы до дна, а то не будет весны. А где весны нет, там и цветки не растут, а где они не растут — там конец человечеству, но не потому, что мир, де, спасет Красота, а что она, Красота, е, как не цветки, — а потому там конец человечеству, где цветки не растут, что нечего дарить будет ленам; те перестанут визжать, а значит и деторождение прекратится.
И что вы думаете, сидела она, Лена, действителькно (Не опечатка! (Прим. Сквор.)) у окошка, зырила во все зенки на родное село. Вдруг, — тук-тук в левую ставенку. Глядь, — что там? — а там курочка, блядь. В крови вся. И цветочек в зубах у ея. Алый он, роза он.
Сердце ленкино прыг до самого потолка! Еле поймала, а то бы разбилось об пол, пришлось бы звать Котофея, чтобы слизал, — не пропадать же добру.
— Коля, ты ли? — вопрос.
— Нет, курочка я теперь, но и Коля тоже, только куриный бог… — ответ.
— Как странно. Миленький мой, любимый, как же спать-то я с тобой буду — не тот ведь размер, да и вообще искать — не найдешь! А какая ж это любовь без совместного сновиденья?
— Ничего, Еленка моя! Зато прежде, когда человеком был, так всё цветки я дарил тебе и сестрам твоим, ибо не первая ты у меня, прости, конечно. Теперь же — я право имею не только что на цветки, но на ЦВЕТОЧКИ. Да и это тоже цветочки все, а скоро я тебе весь мир подарю, новый и дивный, как у Олдоса Хаксли или Шекспира.
— Побожись!
— Вот-те крест!..
— Что могу сделать я со своей, Ленушкиной, стороны?
— Оставь без сожалений сторону свою! Встань на мою, ибо только так мир может подарком стать! Прости за пафос глупую курицу!
— То есть?..
— Стань мной, каким прежде я был: не курицею, но Колей! Подари мне, какой я сейчас, кура-кулема, цветок тогда, если сумеешь стать Мною прежним во всем объеме, и о, тогда увидишь, что будет. Точней я увижу… тобой…
— Когда?
— А как выдастся тебе первый же трудный день, так вечером и случится… Теперь прощай. Не бойся, прощай. Прощай, как и я простил на снегу… Прощай…
Когда жизнь проявляет себя через смерть, так это ведь проще пареной репы. Всегда через противоположность все. Одна команда в синих футболках, другая в зеленых. Ворота друг против друга, но собственной воли они лишены.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
Меня зовут Речь. Я девочка. Я склоненная в третьем. Но не в круге, который, кстати сказать, в своем варианте шара, то есть в объеме, есть любая фигура в движеньи вокруг своей произвольной оси. Если движение, — всегда круг, всегда шар. Кроме шара нет ничего. Но он во мне, потому что я Речь. Все во мне. Даже дело.
Я родилась в незапамятные, а, следовательно, — малоинтересные времена, иначе б их помнили. Я девочка в рамках мною же установленных законов. Это как НОЧЬ, МЫШЬ, РОЖЬ, МОКОШЬ — все это сестры мои; точнее, все это я одна. Безмерно я одинока.
Есть, конечно, Язык, но он мне не супруг. У него полно дел, и он слишком предан другим значениям. Он и часть иных тел, и способ коммуникации, и только на нем я ведусь.
Аз же без него есмь МОЛЧАНИЕ, но оно иногда говорит. Так выходит, что я одинока. Язык мой шатается неизвестно где, вместо того, чтоб любить меня и плодить новые человеческие слова.
Мне, Речери, всегда плохо. А до поры, пока не наступили незапомнившиеся никому серые, в сущности, времена, меня содержали в клетке, как дикую зверь. Но это выяснилось позже. ещё ж позже стало понятно, что это я сама себя там держала. В рамках себя самоей, потому что клетка — лишь часть моя, невеста любви, капелька моего океана, который тоже во мне, тоже шар.
Существуют квадраты. Я не человек, и потому мне точно это известно. И уж, конечно, я не Сократ, хотя Сократ — это я, ибо это ИМЯ его.
У квадратов есть площади и длины сторон, но нет у них толщины, потому что их не существует. В пространстве во всяком случае. Они, квадраты, существуют только во мне, но вот я зато существую в пространстве, а пространство, понятное дело, существует во мне, ибо имя мне Речь, а все прочее в мире — слова.
Коли я существую в пространстве, а пространство существует во мне, — я не только Речь, но и Точка, существующая в двух ипостасях: точка-слово и точка-дело. Но вторая ипостась не всякому может быть воочию явлена, потому что времени нет, потому что ничего нет, кроме меня, а я есть точка, — во мне не может быть времени. Имя мне Речь.