Дурная примета

Евгений сидит красный как рак. В последнее время он стал честолюбив, ему хочется все знать.

— Ну, Евгений, подумай как следует. Тогда наш кайзер был еще оч-чень молод. Подумай-ка хорошенько, — ты ведь обычно знаешь больше других.

Откуда знать учителю про разговор, который был вчера у Евгения с отцом? И надо ему было еще сказать: «Ты знаешь больше других…»

Вчера Евгений попросил Боцмана: «Папа, расскажи мне про кайзера…»

— Папка сказал, мне таких вещей знать не требуется, — вслух произносит Евгений на весь класс.

— Да ты, голубчик, видно, рехнулся, как мог твой отец такое сказать?

Лицо Евгения заливается краской.

— Папка сказал, по географии, по арифметике, по письму и чтению я должен быть прилежным. Это мне пойдет только на пользу. А кайзер и какие он портки носит — это вовсе меня не касается, так папка сказал.

Класс хохочет. Клинк вскакивает на кафедру, хватает палку, резко стучит по крышке.

— Тихо! Сегодня праздник! Я вот всыплю вам сейчас всем, посмеетесь тогда!

Сразу восстанавливается тишина. Пономарь Клинк размышляет несколько мгновений, думает про себя: «Ладно, пропущу это на первый раз мимо ушей». На счастье, Фите Бланк опять поднимает палец.

— Ну, Фите, сколько лет было кайзеру?

Фите поднимается с видимым напряжением. Но уж если ему что-то втемяшилось в голову, никуда не денешься. Чего это пономарь сегодня такой? Всегда он вызывает любого, как только подымешь палец.

— Нет, я хотел только спросить, господин Клинк… значит, эта-а, значит, эта-а…

Нет, никак не идет с языка. Ясно, что вопрос сейчас будет не к месту. Надо же было выскочить!

— Так чего ты хочешь? Отвечай полным предложением, внятно и отчетливо: сколько лет было кайзеру.

Некоторое время Фите размышляет и вдруг выпаливает:

— Я только хотел спросить, а что кайзеру его Хинцпетер тоже всыпáл, как вы нам?

Все в классе затаили дыхание.

— Братцы, он никак свихнулся, — шепчет Кришан Шультеке-младший своему соседу по парте. — Лезет задавать вопросы, когда его самого спрашивают.

Что и говорить, глупый вопрос. Фите мог бы и сам сообразить — нешто кайзеров лупят? А впрочем, ведь тогда он, наверно, еще не был кайзером… Все ждут ответа.

С минуту Клинк в замешательстве, ему как будто и в самом деле нечем крыть.

— Поди-ка сюда, — говорит он громко. — Ну-ка, поди сюда! Я тебе покажу, как надо отвечать, когда тебя спрашивают. Я тебе покажу, как задавать вопросы, когда учитель спрашивает. Ну, живо.

Фите Бланк выходит вперед и получает порцию колотушек. Когда он плетется обратно на свою парту, он останавливается на мгновение, смотрит на пономаря мокрыми от слез глазами и произносит, всхлипывая:

— И кайзера так?

Никто не смеется. «Ну что это за тупицы!» — думает пономарь, а вслух произносит:

— Да нет же, дуралей ты этакий. Тем более что кайзер не задавал глупых вопросов.

— Видал? — шепчет опять Кришан Шультеке. — Видал?.. Я чуял, что так получится.

Так проходят утренние часы. Пономарь Клинк читает еще какую-то историю из хрестоматии. История называется «Царская гроза». А потом все еще раз репетируют песню, у которой два текста: один, которому учит пономарь Клинк, а другой, который придумал кто-то, а может быть, все вместе придумали. Здесь, в школе, поют, разумеется, клинковский вариант.

Славься в лучах побед…

*

— …Нам еще многое предстоит-сделать. Но его величество наш кайзер с нашей помощью, а также с вашей помощью, сделает это многое. Он защитит сильной рукой наш народ, он оградит своей могучей властью нашу родину и спасет от любой опасности…

— Аминь, — произносит Ханнес Лассан довольно громко. Кое-кто засмеялся, в том числе Вильгельм Штрезов. Боцман сидит между Ханнесом Лассаном и Йохеном Химмельштедтом. Речь по случаю празднования дня рождения кайзера в нынешнем году произносит, по предложению барона Освина фон Ханнендорфа, управляющий имением Конрад Бюннинг. Он метит в рейхстаг, и для него эта речь — разгон ко множеству речей, которые ему предстоит держать наступающим летом, когда будет избираться новый состав рейхстага.

— …А опасности грозят нам отовсюду. Ни с одной стороны нет гарантии безопасности для нашего народа. Враги стремятся подточить могущество нашей державы, — продолжает Бюннинг. — Враги внешние и внутренние. Но — и это каждый должен зарубить себе на носу — мы разгромим железным кулаком все, что встанет на нашем пути…

— Совершенно верно! — выкрикивает Ханнес Лассан. Снова смех, потому что у управляющего вокруг правого глаза до сих пор красуется синяк. Это память о том дне, когда ему намяли бока — а между тем Бюннинг так ничего и не предпринял против Боцмана.

— …Мы не потерпим никаких препятствий, мы непоколебимо пойдем по пути, указанному его величеством. И пусть никто не думает, что это признак слабости, если наш кайзер проявляет мягкость по отношению к внутренним врагам. Хотя он мог бы, а по мнению многих даже должен бы, не давать им никакой поблажки…

Ханнес Лассан шепчет Боцману на ухо:

— Внутренние враги — вот где, на передней скамейке. Да только кайзеру Вильгельму где ж об этом знать, он только с ними дела и ворочает.