Дурная примета

— ЧП постарались замять, загасить, чтобы не стать посмешищем всему городу, — продолжил Григорьев, — поэтому всех оперативников тихонько понизили в звании и рассовали по другим службам, а инспектора ПДН перевели в какой-то райцентр, от греха и позора подальше. Так-то, братцы!..

— Представляю, что творилось после этого в душе у бедного инспектора ПДН. Но мы свою Настеньку никому в обиду не дадим, — сделал вид, что собирается ее обнять. — Да мы за ее спиной всей грудью!

Анастасия легонько отстранилась от возможных объятий, но шутке улыбнулась.

От выпитой водки, от слов оперативников Настя пуще прежнего залилась румянцем. Только теперь до нее стало доходить, какой опасности она подвергалась.

— Спасибо, ребята, что не бросили меня. Я бы позора не пережила!

— Насть, да ты что? Мы б его урыли там, если бы что… — поняли они состояние девушки, враз посерьезнев. — Не бери в голову. Иди отдыхай в кабинет ПДН. Утром до дома проводим. Нам сейчас надо заняться козликом.

— Да, пора… — потянулся за бутылкой, чтобы убрать ее со стола, Григорьев.

— Я бы хотела присутствовать, — заикнулась Анастасия.

— Нет, это мероприятие не для девичьих ушей и глаз! — чуть ли не в один голос отказали они в просьбе коллеги. — Тут будет мужской разговор! Возможно, совсем не лицеприятный!

И выпроводили инспектора ПДН в ее кабинет. А минут через десять, убрав со стола следы ночного «пиршества», привели или, на жаргоне сыщиков, «подняли» из камеры Козловского.

Эдик был изрядно помят и, казалось, еще больше перепуган, чем в парке. Затравленно озирался по сторонам, вздрагивая от каждого движения оперов.

— Присаживайся, — указав на колченогий стул, бросил Григорьев и уставил свой немигающий взгляд куда-то в переносицу Козловскому. — Надеюсь, разговор состоится?

— Конечно, конечно, — поспешил с заверениями Эдик, задирая вверх голову, чтобы увидеть глаза стоявшего над ним Григорьева. — Я все расскажу. Только, прошу Вас, не отправляйте меня назад в камеру, к зэкам!

— А чем же тебе не пришлись по душе сокамерники? — насмешливо и зло усмехнулся Кузьмич.

— Грозились «опустить» там же, в камере. Неужели такое может быть… тут, в милиции?

— Может! Не в милиции, а в камере, гусь ты наш лапчатый, взламыватель бабьих «сейфов»! В камере все может… Однако, достаточно лирики на отвлеченные темы, возвратимся к нашим делам. Слушаем внимательно.

И впился в Козловского своими немигающими колючими глазами.

Часа полтора Эдик Козел рассказывал о своих «подвигах», с подробным описанием потерпевших, мест и способов совершения преступлений, дат и времени. Если с состоянием психики у него возможно и имелись какие-нибудь отклонения, то с памятью было все нормально. Рассказывал он подробно и обстоятельно, то и дело возвращаясь к той или иной пропущенной детали, или уточняя какое-то обстоятельство.

Он, Алелин, взявшийся записывать его показания в бланк протокола допроса свидетеля, едва успевал. Иногда приходилось останавливать «соловья-разбойника» и просить повторить эпизод или отдельные детали. Эдик охотно соглашался. И вновь «пел и пел». Нужды в каком-либо прессинге не было абсолютно. Только успевай, пиши.

В качестве поощрения не ограничивали в куреве. И когда у Эдика кончились свои сигареты, пришлось делиться тем, чем располагал Григорьев. У него, Алелина, как некурящего, сигарет не было. Вообще-то, как опытный оперативник, он иногда покупал пачку «Примы» и что-нибудь с фильтром. На всякий случай. Но в этот раз, как назло, запасы кончились. Пришлось отдуваться одному Кузьмичу.

Часам к четырем утра допрос был окончен. Эдик внимательно прочитал протокол, и внес некоторые уточнения, которые пришлось вписать. После чего в конце протокола написал собственноручно, что с его слов с учетом уточнений, записано все верно и им прочитано. И расписался на каждой странице под текстом.

— Ну, все! — с облегчением констатировал Григорьев, которому так хотелось подремать хоть часок.

— Как все? — осмелел Эдик. — А явку с повинной? Вы же мне обещали…

Явка с повинной, хоть и сокращала срок наказания, однако, всегда принималась судом во внимание, как одно из доказательств виновности лица, ее давшего.

— Раз обещали, то пиши! — сказал без особого энтузиазма Григорьев и добавил уже для него, Алелина: — Побудь с ним. Я пойду умоюсь, а то, чувствую, прямо за столом усну.

Пришлось дать несколько чистых листов писчей бумаги и ручку и ждать, пока Козловский изложит свои криминально-сексуальные похождения. Эдику отправляться в камеру не хотелось, и он, с присущей ему педантичностью, неспешно излагал их. Явно не торопился в общество сокамерников.

Чтобы не заснуть, он и Григорьев принялись поочередно ходить в туалетную комнату и освежать лицо и голову струей холодной воды из крана. Взбодрившись, писать на имя начальника рапорта с изложением обстоятельств задержания гражданина Козловского, подозреваемого во множественных изнасилованиях.