Дурман

— Кто не дает?

— Да Ганчовский.

Иван начал кое-что соображать. Вроде бы и злость прошла.

— Как так? Ведь земля-то твоя?

— Моя, а все равно не дает. Вместо моей полоски сует мне кусок, который на Караджабаире. А на кой он мне? Там и трава-то не растет…

— А ты что, продал ему свою полоску?

— Как так продал?! — начал Диню с жаром. — Ничего не продавал… Просто так дал… в содружество, сообща, значит, чтоб одно рисовое поле было… Он мне обещал платить по восемьсот на декар. Прошлым годом дал мне четыре тысячи и все… А теперь пошел я к нему, дай, мол, немного денег, а он: дак ты берешь землю на Караджабаире, чего тебе еще? Какую землю говорю, ведь я тебе мою полосу в аренду дал, ты мне платить обещался? Нет, говорит, ты не так меня понял… мы землей, значит, поменялись… Я ему: никакой замены я не знаю и знать не хочу, не будь такой… А он: Раз ты не согласен, подавай, говорит, в суд…

— А ты как ему свою полоску-то дал? С договором, или как?

— С договором. Такой был наш уговор. Через мою пашню воду провели, а как дорогу сделали, так по-другому и не попадешь…

— А ты что-нибудь подписывал?

— Чего? Под деньгами, которые он прошлым годом дал, подписался… Очень деньги тогда были нужны, так кстати было…

Иван усмехнулся:

— Крепко он тебя вокруг пальца обвел. Когда он тебе деньги давал, свидетели какие-нибудь были?

— Никого не было. Он ко мне домой сам пришел, дал деньги и все.

— А ты к адвокату ходил?

— От него и иду. Он говорит, дело надо заводить. Раз, говорит, он твою землю не отдает, надо жалобу в суд подавать, и срок чтобы не пропустить… Теперь, говорит, в суд надо…

— Как так не отдаст? — засмеялся Иван. — Да ты ему сам ее в пасть сунул! Теперь и хоть сто сходов созывай, один черт… Пиши пропало!

Диню так и ахнул. Остекленевшими глазами тупо смотрел перед собой, ничего не понимая. Судьям да адвокатам он не очень верил. Вся надежда была на сельский сход. И тут Иван его, как косой, подкосил. Все еще недоумевая, он не мог понять Ивана, но перед глазами пошли круги, холодом обдало сердце. И когда, наконец, понял весь ужас своего положения, вскочил, нелепо замахал руками, завыл в голос:

— Разбойник! Бандит!.. Обобрал… Да что же это?.. Не нужна мне его земля… и денег не нужно, я ему еще завтра отдам назад… Последние соберу, а отдам… Пусть жрет! Пусть лопнет, мироед! — Диню все не унимался, глаза сверкали зловещим блеском. — Меня обмануть хочет! Меня?! Да я в бедности вырос, бедняком и умру… Эта землица меня поила и кормила… Без нее хоть ложись да помирай… У нищего кусок украсть… Детей моих по миру пустить… Ах, гадина… Ну, только ему это так не пройдет… Пусть только посмеет! Только пусть посмеет! Я ему кишки выпущу! Будет помнить Диню Мангалова!

Услыхав громкие голоса, старая кинулась в комнатку и удивленно уставилась на них. Иван спокойно сидел на стуле, только чуть заметная ухмылка кривила губы.

— Чего это вы? Об чем спорите?

— Да вот Георгий Ганчовский у него землицу заграбастал, на рисовом поле которая… — В голосе Ивана послышались металлические ноты.

— Это как же так? Чужая ведь…

— У них все можно, им закон не писан.

— Дак ведь земля-то его, от отца наследство?

Диню — ни звука. А Иван только плечами пожал.

— Святые угодники, да что же это? — перекрестилась старая, — какой народ пошел… ни стыда ни совести, бога не боятся… Постой, ведь они в содружии вроде были?

— В содружии! — Диню как иголкой кольнуло. — Это чтобы только облапошить меня… Но не на такого напал, дураков нет! И меня не в подворотне нашли!.. Пойду сейчас к нему да так и скажу: или верни полоску, или…

— Ничего он тебе не вернет! — со скрытым злорадством перебил его Иван. Вся эта история доставляла ему удовольствие. „Мать-то подумала, что Ганчовский его ко мне на переговоры послал, а оно вон куда вышло… Пусть сама убедится… А то, небось, подумала: с добром пришел“.

— Так ты как думаешь, сельский сход не поможет? — молил его глазами Диню, когда они прощались.

Иван только молча пожал плечами.

— Ты на другое рассчитывай. Выиграешь дело — хорошо, а нет, так…

Диню стоял перед ним, низко опустив голову. Жалкий, словно его корова жевала-жевала да выплюнула, пришибленный, изнуренный работой и нищетой задавленный — и жаль ему стало беднягу.

— Когда соберется сход, и если мы его свалим — и тебе будет польза, — подбодрил он его. — Тогда все прояснится: раз на общие луга лапу наложил, что ему стоит и твою землю к рукам прибрать…

Диню в ответ только головой мотнул и молча пошел к воротам: губы злобно поджаты, а глаза словно остановились, в одну точку уперлись и дико так смотрят…

Иван вернулся в дом и сел рядом с матерью.

— Ну и зверь ненасытный! Ты смотри-ка, готов с потрохами тебя проглотить — и все ему мало. Все село обобрать не постыдится. А у него всего-то, что этот клочок землицы. В ней у него все добро, это ему и жизнь, и хлеб, и все на свете. И на этого нищего руку поднял, зверюга проклятый!

Иван чертыхался, кипятился, а сам украдкой за матерью наблюдал. Ему не очень было жаль Мангалова, просто ему хотелось ее подразнить, чтоб в другой раз не тыкала ему в глаза этим Ганчовским.