Дурак умер, да здравствует дурак

Осбертсон немного похлопал глазами, потом сказал:

– Ага, понятно, – он выпустил дверную ручку, положил на стол папку и лживо улыбнулся мне. – Что ж, весьма рад. Хотя, откровенно говоря, не понимаю... – Доктор указал на папку.

– В мире то и дело творятся странные вещи, – сказал я. – Но это неважно. Важно другое: я хочу поговорить с вами о моем дядюшке.

– Ну, конечно. Он умер не от естественных причин, верно? Нет, право...

Честно говоря, я думаю, что вам следует обратиться в полицию, – он едва заметно дернулся к висевшему на стене у двери телефону. – Хотите, я туда позвоню?

– В полицию я обращался уже дважды и теперь хотел бы поговорить с вами.

– Да, конечно, – его улыбка сделалась нервной. Осбертсон весьма неохотно отвернулся от телефона. Не знаю, то ли ему было, что скрывать, то ли он просто думал, что имеет дело с человеком, по которому, возможно, плачет дурдом.

– Насколько я понимаю, у дядьки был рак, – сказал я.

– Да, был. Именно. Как раз это у него и было. Рак, – многословие Осбертсона объяснялось волнением. Он озирался по сторонам с видом человека, потерявшего нужную вещь и не способного вспомнить, какую именно.

Но я твердо решил не дать ему увести меня в сторону. В надежде, что спокойная беседа и разумно поставленные вопросы окажут на Осбертсона благотворное воздействие, и рано или поздно он угомонится, я сказал:

– Полагаю, он болел несколько лет?

– Да, совершенно верно. Шесть лет, кажется. Шесть с хвостиком, доктор подошел к приставному столику и принялся рассеянно и суетливо перебирать лежавшие на нем вещи: пузырек, лопаточку для прижимания языка, коробку с резиновыми перчатками.

– Как я понимаю, поначалу никто не думал, что он протянет так долго, – сказал я.

– О, да, это верно, – твердым голосом ответил доктор и даже повернулся ко мне лицом. – Очень даже правильно, – серьезно добавил он. Первоначальный прогноз гласил, что он не проживет и года. И года не проживет. Конечно, диагноз ставили бразильцы, но я и сам вскоре полетел в Бразилию, чтобы осмотреть этого больного, и безоговорочно согласился с тамошними врачами. С тех пор мистера Грирсона смотрели несколько других врачей, и все они подтвердили диагноз. Разумеется, в таких случаях трудно сказать что-либо наверняка: литература полна примерами, когда больные жили значительно дольше или умирали гораздо раньше, чем предсказывали врачи.

Грирсон оказался одним из таких больных, вот и все. Он мог умереть в любую минуту, но скажу вам со всей твердостью: еще полгода ему было не протянуть.

Общая диагностика в таких случаях и не требует от врача точной оценки предполагаемой продолжительности жизни больного, поэтому нельзя винить врача, если клиническая картина отличается от той, которая принимается за норму.

Я улыбнулся.

– Едва ли дядя Мэтт стал бы пенять на вас за то, что вы поддерживали в нем жизнь.

– А? – Доктор так увлекся своей речью, что не сразу вспомнил, с кем и о ком он говорит. – О, да, конечно. Ваш дядя. Поразительный случай.

Поразительный.

Вместе с памятью к Осбертсону вернулась и рассеянность; он снова отвернулся от меня и принялся перебирать медицинские инструменты.

– Вы начали наблюдать дядю довольно давно, так? – спросил я. – Еще до его отъезда в Бразилию?

– Что? – Осбертсон коснулся шприца, потом термометра и, наконец, стетоскопа. – О, нет, нет, отнюдь. Я впервые осмотрел его в Бразилии. А прежде не знал. Нет, не знал.

– Не понимаю, почему он вызвал в Бразилию именно вас, если вы его даже не знали, – сказал я.

Похоже, Осбертсон испугался. Он натянул резиновую перчатку, снял ее и выбросил.

– Наверное, у нас был общий знакомый, – пробормотал он, глотая слова.

– Какой-нибудь другой больной.

– Кто именно?

– Не могу сказать. Не припомню. Надо будет посмотреть записи, – он взял шприц, нажал на поршень и снова положил шприц на место. – А может, и в записях ничего такого нет.

– Видите ли, – сказал я, – мне хотелось бы поговорить с людьми, которые знали дядю Мэтта. Если это не очень хлопотно, загляните, пожалуйста, в свои записи.

– Ну, разумеется, – промямлил Осбертсон. – Хотя это – истории болезней, они не подлежат разглашению, и я не должен... – Он взял пузырек с надписью «спирт» и поставил его на место. – Говорить о них с посторонними.

– Я не хочу читать истории болезней, – сказал я. – Если бы вы могли просто сообщить мне имя человека, который прислал к вам моего дядьку...

Осбертсон взял коробочку с ватными тампонами, вытащил один, поставил коробочку на место и положил тампон на крышку коробочки.

– Конечно, – невнятно произнес он, уткнувшись подбородком в грудь. Это наверняка в старых записях. Вероятно, их не так-то просто разыскать...

– Пожалуйста, попробуйте, – попросил я.

– Не знаю, смогу ли... – он умолк и повернулся ко мне спиной.

Осбертсон взял со стола пузырек, потом шприц, и проколол иголкой резиновую затычку. Затем пробормотал что-то невразумительное, хотя общее направление его бормотания было совершенно ясно.