Дурак

Вокруг деревья, лес все больше поглощает город, и старая детская площадка, находящаяся на пути к превращению к металлолом, кажется мне последней границей, отделяющей лес в его окончательной власти от беспорядочных кусков, которые все-таки можно назвать городом. Туман стелется по земле, тусклые от времени краски, покрывающие карусель и горку, кажутся нежнее и жутче. Я оборачиваюсь, чтобы рассмотреть место, где мы оказались. Неподалеку стоит изуродованный давней бомбежкой двухэтажный дом, зеленая, почти сравнимая с цветом листьев, краска кое-где осталась не сожрана копотью. Половина дома снесена взрывом, скалятся оставленные квартиры, где, наверное, однажды жили и, может быть, умерли дети, которые катались на этой карусели. Странно видеть куски чьей-то жизни, которые брошены так давно и так сильно изранены войной. Висят оборванные провода, снесенная стена открывает комнаты, вещей в них уже нет, но кое-где остались обои. Похоже на большой и открытый кукольный дом, который посыпали пеплом, забрали оттуда вещички и человечков, а вместо них накидали камней.

— Вряд ли там кто-то живет, да?

Юстиниан говорит:

— Может, община подростков-футуристов? Если нет, то я бы ее там поселил. У меня есть знакомые.

— Юстиниан, само слово «футуризм» противоречит тому, что ты сейчас сказал, — говорит Офелла. Я уже почти привык к тому, что ее нет, но она как бы есть. Как будто она — часть моих мыслей.

— Связь времен распадается быстрее, чем ты думаешь. А будущее не всегда утопия. Я бы сказал, в большинстве случаев будущее это дистопия, основанная на ужасе перед прошлым.

— Никто тебя не понимает.

— Только ты меня не понимаешь, Офелла. Марциан меня понимает, правда, дорогой?

— Я не понимаю, где мы, — отвечаю я. Хотя Юстиниана я тоже не понимаю, но мне совсем не хочется его обижать. Я смотрю на ключ, он оставил в моей ладони красноватые отпечатки, витые и быстро исчезающие. Я сжимаю и разжимаю руку, но ключ не исчезает. Я так близко.

Влажный туман хочется потрогать руками, он густой, как табачный дым и по-лесному свежий.

— Мы что потерялись? — спрашивает Ниса. Она опускается на сиденье карусели, оно поддается с жутким скрипом. Ниса отталкивается ногой от земли и медленно плывет в молочном тумане, выдирая из металла заунывный визг.

— Это сложно сказать, — говорю я. — Поэтому пусть скажет Юстиниан.

— Скажу так: соотношение между забвением и спасением явно не в нашу пользу.

— Не преувеличивай, — говорит Офелла, а Ниса все кружится и кружится, смотря в истыканное верхушками деревьев небо.

— Мы просто вернемся обратно, — говорит Офелла. — Мне кажется, я помню, как идти.

— Тогда мы будем идти на твой голос.

Я сажусь на землю, вожу пальцами между тонких и нежных стеблей умирающих травинок. Осень здесь наступает раньше. На ноготь мне влезает крохотный жучок, ползет вверх, затем сворачивает. Он маленький и смешной. Юстиниан снова принимается насвистывать, и свист этот легко вплетается в пение металла. Момент какой-то странный, он никому не нравится, но все стремятся его продлить. Когда я, наконец, встаю, Офелла говорит:

— Пора идти. Нужно вернуться в город до темноты. И, возможно, найти место, где переночевать. Здесь есть гостиницы?

— Встречный вопрос: ты бы хотела в них ночевать?

— Ты злой человек, Юстиниан, — говорю я. А Офелла появляется перед нами очень странным образом. Сначала ничто, пустота и воздух, блестит, переливается, обретая ее силуэт, а потом появляется и сама Офелла, быстро, как будто ее окатили водой, и поток мгновенно смыл с нее краску, маскировавшую ее под окружающий мир. Она стоит, растрепанная и сложившая руки на груди, но глаза ее еще минуту мерцают, улавливая что-то, и я не вижу в них себя, хотя Офелла стоит прямо передо мной. А после глаза у нее становятся разочарованными. Она говорит:

— Ужас какой. Еще более чудовищно, чем я себе представляла.

И мне ужасно интересно, что именно она видела, пока была невидимой, как был украшен Бедлам для нее. Но это тайны ее богини, и мне кажется неудобным спрашивать об этом.

— Ты перестала трусить? — спрашивает Ниса.

— Просто здесь никого нет, бессмысленно прятаться.

Она медлит, а затем все-таки добавляет:

— И вообще нельзя увлекаться с путешествиями туда.

Мы понимающе киваем, хотя на самом деле ничего не понимаем. Офелла поправляет розовый рюкзачок, отворачивается от нас и идет назад быстро и важно, как девочка, которой поручили продать как можно больше шоколадного печенья, чтобы собрать деньги на школьную ярмарку. Ниса слезает с карусели, тоскливо тянет:

— Голова совсем не кружится.

— Зато тебя не стошнит, — говорю я.

— Только благодаря тебе я умудряюсь сохранять позитивный настрой.