Дурак

— Можешь, — соглашается Грациниан. У него опасный, какой-то нездешний вид, будто ничего человеческого в нем уже не осталось. Его длинные зубы делают блуждающую улыбку еще более жуткой.

— Из своего донатора, мой дорогой, я сделал чучело. Я просверлил дырки в его костях, влил туда свинец, и теперь он очень устойчивый.

На этот раз мне не кажется, что Грациниан угрожает. Видимо, он просто решил со мной чем-то поделиться, пытается начать светский разговор и не знает, что меня может стошнить от таких разговоров. Ниса садится рядом с ним, и я думаю, наверняка в ней больше от отца, чем она думает.

И во мне больше от моего отца, чем я думаю.

Грациниан обнимает ее, медленно гладит по голове. Длинные, бледно-золотистые пальцы его, тонут в темноте ее волос.

— Мне вообще-то вполне нравится быть донатором, — говорю я. — Мне только жаль, что Ниса мертвая, она скучает по настоящей еде.

Грациниан задумчиво смотрит на меня, а потом вдруг начинает смеяться, с такой страстью, которую я в нем и не подозревал, едва со скамейки не сваливается. Я думаю, как в нем умещается комичность и жестокость, это же неправильно.

— Юный господин, я уже много лет так не смеялся! Давай ты не будешь говорить о нас такие вещи, потому что это ужасно забавно!

Он вдруг перестает смеяться, расслабленно откидывается на спинку скамейки и, запрокинув голову, смотрит на луну.

— В определенном смысле мы, конечно, мертвецы. Мы переживаем смерть, наши сердца не бьются, зрачки не расширяются, мы можем не дышать. И тебе, со стороны, так безусловно кажется. Но это величайший обман нашей великой Матери! Мой дорогой господин, суть не в том, что мы умирали, суть в том, что мы — преодолели смерть. Мы дети земли, которые заново встают живыми. Воплощенная жизнь, победившая ужас небытия! Ты будешь намного мертвее нас, когда сойдешь в землю. Твое чудесное личико превратится в череп под солнцем и луной, а мы получили величайший дар жизни от той, которая является ей самой.

Я смотрю на его руки. Ногти у него длинные и ухоженные, кольца на пальцах украшены большими драгоценными камнями.

— Папа, прекрати читать ему нотации, ты не на проповеди.

— На проповеди к этому моменту я бы уже занимался любовью с прекрасной женщиной, Пшеничка!

И тогда я понимаю, как далеко бы не отстояли друг от друга наши страны, наши боги и наши жизни, во все времена и во всех культурах людям иногда одинаково стыдно за своих родителей.

— Ну да ладно, я надеюсь, мне удалось тебя убедить в важности трепетной заботы о моей милой дочке.

— А зачем вы носите серьги? — спрашиваю я. — И зачем краситесь, как женщина?

— Женщины святы, потому что способны, как и земля, рождать жизнь, мужчины же могут только уподобляться им.

Ответ кажется мне таким же странным, как и накрашенные губы Грациниана. Он встает со скамейки, еще раз обнимает Нису, и я думаю — сейчас исчезнет так же быстро, как и появился. Он любит Нису, он знает, что это значит — очень сильно любить. А мне ведь не с кем посоветоваться, мама впервые не может мне помочь, а друзья удивляются всему вместе со мной, они не взрослее и не опытнее, они не подскажут.

И прежде, чем Грациниан исчезнет, я прошу его:

— Подождите, пожалуйста!

Он смотрит на меня, взгляд у него мягкий, нежный, отчего-то напоминающий мне взгляд мамы. Я говорю:

— Я вам сейчас кое-что расскажу, ладно? Я уже всех достал, но мне хочется понять.

Грациниан садится рядом со мной, молчит, ничем не показывает, что ему не хочется со мной разговаривать. А я рассказываю ему историю про то, как ищу бога ради одного очень дорогого мне человека. Я рассказываю ему, что сказала мне Ретика, и что я сам думаю об этом, рассказываю и историю о той женщине, что убила своих детей.

Грациниан только раз перебивает меня. Он говорит:

— О, я уверен, она вовсе не хотела совершать всего этого, не представляла, кого призовет и не думала, что убийство братьев и сестер поможет ее мальчику.

— Что тогда она хотела сделать? — спрашивает Ниса.

Грациниан улыбается.

— Она хотела унять боль.

А дальше я снова рассказываю, о своих надеждах и чаяниях, о том, что боги не живут в этом мире, но мне нужно попасть туда, где они живут. Я рассказываю взахлеб и, наверное, не очень ясно, но Грациниан — внимательный слушатель, как Ниса.

В конце концов он говорит:

— Наша богиня, наша мать встречает нас под землей. Мы умираем, чтобы встретиться с ней, а потом тратим вечность на то, чтобы вспомнить о мгновениях, проведенных в ее объятиях. Поэтому подсказать, как попасть к богу, я тебе не могу.

Он еще некоторое время молчит, пальцы его выстукивают по спинке скамейке что-то веселое и ритмичное, а потом звук резко обрывается.