Дунайские ночи (худ. Г. Малаков)

Горничная первого класса с чуть раскосыми глазами, похожая на Катюшу Маслову, встретила Картера и его спутника в вестибюле, провела в каюту.

Отданы концы, приземистый буксир развернул корабль и повел его по морскому каналу к заливу. Все дальше и дальше Ленинград, тускнеют и гаснут его огни.

Растворились в туманной мгле последние маяки, остались позади гигантские шеи плавучих кранов, стоящих на Кронштадтском рейде. Вот наконец и простор финского залива, большая морская дорога, нейтральные воды, а Картер все еще по-настоящему не радуется. Рано! Ведь на корабле есть радиостанция, она может принять закодированную телеграмму-молнию. Кроме того; у пограничников имеются быстроходные сторожевые катера. Много, ох как много бед натворил Картер, прежде чем его поймали с поличным. Русские могут, в виде исключения, не посчитаться с его неприкосновенностью.

И в эту ночь Картер не сомкнул глаз. Каждую минуту ждал, что в каюту ворвутся русские матросы, схватят его, швырнут в темный трюм пограничного катера, вернут на советскую землю, водворят в тюрьму. У страха глаза велики, известно. Ночью ничего не случилось.

Спал он днем, когда корабль шел по большой морской дороге.

На следующую ночь покинул каюту, поднялся на прохладную, покрытую росой палубу и нетерпеливо, как Колумб, ждущий появления земли, вглядывался в горизонт,

В свете наступающего дня показалась темная полоса шведского берега. И только теперь Картер поверил в свою неприкосновенность.

Скоро турбоэлектроход вошел в территориальные воды Швеции, в знаменитые шхеры. Большие и малые острова беспрерывно тянулись слева и справа. На фоне зелени выделялись яркие пятна вилл — желтые, шоколадные, малиновые, белые, изумрудные, алые, голубые. В тихих бухточках, между огромных замшелых валунов, у подножия скал, у бревенчатых причалов покачивались на легкой волне шхуны, моторные лодки, катера и яхты.

— Вот и все, теперь все!… — проговорил сопровождающий. — Радуйтесь, полковник! — Впервые он назвал его чин. — Теперь можно.

— Картер хотел радоваться, но не мог. Не успев как следует переварить настоящее, он уже тревожился за свое ближайшее будущее. Глядя на шведский берег, он думал о том, как встретится в Вашингтоне с каким-нибудь боссом ЦРУ, как и о чем будет с ним говорить. Разговор, несомненно, будет чрезвычайно острым. Собственно, это, вероятно, будет не разговор, а допрос. Придется нести ответственность за провал.

— Нам не страшен серый волк!… — шумно радовался сопровождающий. Он уже выпил и охмелел. — Почему молчишь, полковник? Ликуй, кричи ура!… Дома, дома, дома!…

Картер широко раскрытым ртом втянул в себя чистый солоноватый воздух шведских шхер, снисходительно улыбнулся.

— Я везде чувствую себя дома: и в Вашингтоне, и в Москве.

Шарп с тупым недоумением посмотрел на своего коллегу, пытаясь понять, что тот сказал. А когда до его сознания дошел смысл сказанного, он расхохотался.

— Сэр, слезайте с пьедестала, вы занимаете чужое место! Уж кому-кому, а мне подлинно известно, где вам надлежит пребывать.

— Вы пьяны, Джо.

— Ладно, не ерепенься. Я пошутил.

Стокгольм быстро приближался. За мысом Вольдемар начиналась гавань. По обоим берегам залива поднимался город. Слева, на зеленой возвышенности, темнела каменная громада богадельни, знаменитой тем, что какой-то турецкий султан, войдя со своей эскадрой в стокгольмский залив, принял ее за королевский замок и начал салютовать из корабельных пушек.

На скалистой террасе серебрились бензиновые резервуары американских компаний.

На правом берегу залива прежде всего бросался в глаза холм, на котором расположился Скансен — зоологический сад, парк отдыха стокгольмцев и старинная деревня-музей.

Впереди, прямо по ходу корабля, горбился Слюссен — спаренные выгнутые мосты, перекинутые через залив. Сейчас же за ними поднимались дома центральной части города.

Особняком, у самой воды залива, стояла квадратная, кирпичная, еще не утратившая новизны башня ратуши, увенчанная синим с желтым крестом флагом. И всюду, над ратушей, над проливом, над Бекхольменом, над Скансеном, над городом, над причалом, кружились чайки.

Картер смотрел на все это и улыбался. Странно! Удивительно! Невероятно!

Торжество северной тишины, праздник скандинавского света, сияние воды, прогретой Гольфштремом и просвеченной солнцем, город, полный изобилия, двести лет не знавший войны, гигантское колесо Тиволи, расцвеченное даже днем пестрыми огнями, бесчисленные паруса яхт, машины всех автомобильных заводов мира, флаги всех наций над мачтами кораблей, головокружительная атмосфера мирового перекрестка… И тут же, почти рядом — всего несколько сот морских миль, трое суток во времени — Москва, позорный провал, выдворение.

Невероятно. Не было всего этого. И не могло быть. Сон, только сон.

Картер энергично, как бы окончательно просыпаясь, встряхнул головой, широко раскинул руки, приветствуя Стокгольм.

— О'кей! — проговорил он вслух. — Порядок.

Турбоэлектроход, бурля своими винтами глубокие воды залива, медленно и неуклюже, боком, приближался к бетонному берегу Стадсгардена, к причальной линии.