Дунай

Черная церковь в Кронштадте (нынешнем Брашове), древние стены которой словно иллюстрируют лютеранский псалом «Господь наш — крепкая скала», — немецкая крепость веры и ясности, противостоящая, словно бастион, смешению и мельтешению, полиморфное божество которых — Юпитер Чиньяни. На находящемся в церкви надгробии 1647 года начертано: «Знаю и верую»; статуя усатого воина в латах, шлеме и латном ошейнике напоминает дюреровского рыцаря, едущего своей дорогой, не страшащегося смерти и не слушающего льстивых речей дьявола.

Подобно стоящей напротив церкви гимназии имени Хонтеруса и памятнику самому Хонтерусу, немецкий этос является глубоко протестантским, обладает строгостью, прямотой и крепостью Реформации. Эти редкие, сохраненные на протяжении столетий достоинства сделали немцев римлянами Миттель-Европы, наложили печать единой цивилизации на смесь самых разных народностей. Великолепные турецкие ковры в Черной церкви, свидетели османского присутствия в Трансильвании, повествуют об иной вере, также противостоящей всякой смутной двусмысленности, о стремлении вверить себя в руки единственного победителя, Аллаха.

Поэзия этих саксонских городов — буржуазно-ремесленническая, крепкая и печальная, как суровость, которая восхищала Адольфа Мешендёрфера, певца Кронштадта («Восточного города, то есть града, стоящего на восточной границе Европы»), в его отце и деде, который был школьным учителем. Саксонская традиция бережно хранит в памяти старинные уставы и права, разногласия между ремесленными цехами, между кожевниками и седельниками, гордую независимость от всякой власти, из-за которой кронштадтские сапожники в 1688 году объявили войну немецкому императору, а в эпоху австро-венгерского дуализма сопротивлялись мадьяризации. В исторических романах, повествующих о Зибенбюргене, венгр Жигмонд Мориц упоминает уставы, запрещавшие всякому войску, будь то армия императора или воеводы, входить в Клаузенбург (Клуж), и отдает дань уважения храбрости, с которой бальи отстаивал привилегии города.

Поэзия этого города — печальная поэзия порядка и повтора, душевной привязанности к обычаям и местам, пытающаяся вырвать у убегающей жизни и у всепоглощающей истории обманчивое обещание, что все будет длиться, что ничего не изменится. Немецкий буржуазно-ремесленнический этос — любовь к дому, семье, друзьям, к ритму, определяющему универсальное течение человеческой жизни: появиться на свет, вступить в брак, умереть; обед, лавка, пивная, сигара, игра в карты, церковная служба, сон. У Генриха Циллиха есть рассказ, герой которого, старик Бретц, каждый вечер, в один и тот же час, пересекает рыночную площадь, сворачивает в переулок «У Суэцкого канала», расставляет ноги, расстегивает штаны и неспешно отливает, отвечая в темноте на приветствия прохожих, городского советника или учителя; строго соблюдаемый вечерний обычай дарит ему твердую уверенность, противостоящую беспощадному бегу времени и бездумной любви ко всяким новшествам.

Радостный покой вечеров, проведенных в кафе, вскоре сменяется печалью: время идет и постепенно стирает жизнь отдельных людей и немецкой общины как таковой; еще в 1931 году главному герою романа Мешендёрфера «Восточный город», влюбленному в родной Кронштадт, в конце концов оставалось смириться с одиночеством и засесть за хронику, воспоминания о любимом городе, находя в обращенной в прошлое, проникнутой любовью педантичности эрудита утешение в пустыне нынешнего существования. Всегда можно спастись от настоящей, омерзительной жизни, как сделал рожденный пером Звево дряхлый старик, перенеся жизнь на бумагу и, таким образом, не подпуская ее близко. Разумеется, баба Анка не пишет, ей это ни к чему.

12. Transsilvanismus

То благодушная, то невеселая педантичность немецкой буржуазии порой вызывает смех. В 1848 году трансильванские саксонцы колебались, согласиться или нет на союз с Венгрией; Кронштадт был «за», Германштадт «против» — до такой степени «против», что стражи городских ворот спрашивали у желавших войти чужестранцев, за кого они — за императора или за бунтовщиков. Если раздавался ответ «за бунтовщиков», вход был воспрещен; видимо, возможность лживого ответа даже не рассматривалась. В 1848 году среди саксонцев, как и повсюду, царил хаос, то и дело возникали разногласия, выдвигались либеральные и революционные требования, противоречивые, как венгры, поднявшиеся против Габсбургов и не поддержавшие восстание румын под предводительством Янку. Вся история Трансильвании — сложнейшая мозаика споров, пересекающихся интересов, столкновений, возникающих и распадающихся союзов между народами; например, в романах Морица или Миклоша Йошики показано, как во время османского завоевания трансильванские князья лавируют между Габсбургами и турками.