Дунай

В годы после Второй мировой войны венгерское правительство угнетало и пыталось вытеснить германское меньшинство, ставя знак равенства между немцами и нацистами. Сегодня пишущие на немецком венгерские писатели, пользующиеся поддержкой и защитой Будапешта, лояльно относятся к мадьярской нации и к социализму. Конечно, нацистский «Бунд» в свое время нашел в Баранье и особенно в Боньхаде немало приверженцев. Разве что и на сей раз все объясняется происками евреев, которые, как известно, всегда и во всем виноваты — в том числе в появлении нацизма: антисемиты утверждают, что Гитлер — еврей, поскольку только еврей способен на подобные злодеяния. По мнению лидера немецких националистов Блейера, корреспондент национал-социалистической газеты «Фёлкишер Беобахтер» («Народный обозреватель») в Венгрии был евреем по крови и печатал под псевдонимом антинемецкие статьи в венгерских газетах, чтобы раздразнить души…

21. Ложный царь

Подобно странствовавшему по Нилу капитану Спику, мы то и дело позволяем себе двигаться зигзагом, отдаляться от реки и возвращаться к ней в нескольких километрах от того места, где мы с ней расстались. Амедео предлагает съездить в Сегед: однажды он познакомился с некоей Кларой, которая была родом из Сегеда и носила чулки в полоску.

Пуста[101] — угрюмая мадьярская земля Ади, его венгерская жизнь, о которой он говорил, что она серая, словно пыль. Дорога бежит вдоль южного края низкой и бесконечной, как море, равнины — такой рисовал ее Петёфи, певец малой Кумании, ее аистов и миражей Фата-морганы на далеком горизонте. На фоне этого пустынного и равнодушного пейзажа жизнь течет беспечно, словно убегающее в далекие дали стадо зверей; единственное, что здесь происходит, — идет время. Годы, как сказано в одном из стихотворений Петёфи, улетают, подобно поднятой выстрелом птичьей стае.

Пересечь темным и неуютным вечером Тису, ленивый мадьярский Нил, как называл его Миксат, — неприятно, словно покинуть край, где чувствуешь себя как дома, и въехать в чужую страну. Подчиняясь авторитету печатной книги, я мечтаю отыскать на Желтом островке, расположенном в месте стечения Тисы и Мароша, трактир, в котором, если верить Кальману Миксату, «подавали самую вкусную рыбную похлебку на свете», но литература явно не относится к фальсифицируемым, то есть к настоящим наукам. Весьма спорным представляется утверждение Антиквара о том, что Тис на две трети состоит из воды, а на треть из рыб, щук и карпов, столь многочисленных, что за тысячу рыб не дадут и дуката.

В портрете города, который он создал для опубликованного под покровительством эрцгерцога Рудольфа фундаментального труда «Австро-Венгерская монархия в описании и иллюстрациях», Миксат, как вежливый рассказчик, утверждает, что, «как и у всех равнинных народов, в Сегеде меньше поэзии, чем в горах». Даже в любви житель Сегеда не склонен к подвигам, он скорее выберет себе в жены девушку с хорошим приданым или ту, что может таскать на плечах тяжеленные мешки.

Город выглядит неухоженным и напоминает привокзальную площадь. Зато его история, как повествует ее суровый рапсод, «пестрит разнообразными катастрофами» — историческими и природными. Возможно, все несчастья — наказание жителям города за непокорный нрав, за крепкие демократические традиции. Даже благополучные буржуа симпатизировали Доже, выдающемуся вождю крестьянского восстания; когда одержавшие победу дворяне поймали и пытали Дожу, они отрубили ему голову и в знак предупреждения послали ее верховному судье Сегеда Блазиусу Пальфи. Создается впечатление, что здесь никогда не могли обойтись без насилия. Из окон прекрасного дворца Ладислауса Силадя в 1527 году прогремел выстрел, ранивший лжецаря Ивана, или Иова, «страшного черного человека», державшего в страхе земли между Тимишем и Тисой. Иван (его настоящее имя — Франц Фекете) был одним из лжецарей, на которые так щедра славянская история; одним из разбойников- узурпаторов, которыми поначалу двигает жажда наживы, которые, сами того не желая, благодаря способностям вырастают до настоящей политической роли, а в конце вновь превращаются в разбойников, и история вырывает их, словно сорняк.

Самовольно объявив себя потомком сербских правителей, Франц Фекете собрал войско из пяти (по другим сведениям — из десяти) тысяч человек, главным образом крестьян, с которыми он и начал грабить страну. Численность его личной охраны составляла шестьсот человек: он называл их «янычарами» — вероятно, из-за мании величия, стремясь сравняться с константинопольским султаном Сулейманом Великолепным, одержавшим победу в Мохачской битве и завоевавшим Венгрию.

После мохачской катастрофы за венгерскую корону боролись император Фердинанд Габсбургский, находившийся в Вене, и воевода Трансильвании Янош Запольяи, иногда опиравшийся на поддержку хозяйничавших в стране турок. Соперничество между этими двумя силами способствовало появлению лжецаря, разбойника с большой дороги, который примыкал то к одним, то к другим в «крупной игре», в макиавеллизме высокой политики.