Дубровинский

Иосиф Федорович на цыпочках вышел за дверь. Он старается каждый день, несмотря на погоду, гулять. Друзья подсмеиваются, уверяют, что это в него въелась тюремная привычка – не пропускать ни одной прогулки. Но он-то знает, что это не совсем так. В последнее время Дубровинский стал замечать, что у него появился какой-то удушливый кашель – нет, не простудный, похожий на кашель курильщиков, но он не курит. Часто, сидя за столом, погруженный в книги, он вдруг ощущал приливы слабости, потом становилось нечем дышать.

На улице ветер подхватил, толкнул в спину, ноги заскользили по липкой грязной жиже. И он сразу задохнулся, закашлялся, прислонился к забору. И все же не повернул обратно.

Его ежедневные прогулки с некоторых пор обрели совершенно определенный маршрут.

Дубровинский промок, пока добрался до небольшого домика, где жила ссыльная – Анна Адольфовна Киселевская.

Анна Адольфовна прибыла в Яранск несколько позже Иосифа Федоровича. Она окончила гимназию в Керчи. Потом уехала, чтобы продолжать учебу в Тифлисе. В 1891 году в кружке Федора Афанасьева стала социал-демократкой. В 1896 году Анна Адольфовна приезжает в Петербург и поступает на Надеждинские акушерские курсы. Через нее петербургский «Союз борьбы» поддерживает связь с Тифлисом.

Через год механик швейных машин Федор Афанасьев был арестован тифлисской полицией. У него нашли большую библиотеку нелегальных книг и два письма, подписанных «Анна К.». Этого было достаточно. Киселевскую арестовали.

После жарких приазовских степей, после необъятной шири теплого моря, после кавказского разгула солнечного света, после великолепия столицы Яранск показался Анне Адольфовне серой могилой. Она забилась в свою комнату, редко куда-либо выходила, почти ни с кем не встречалась. И день ото дня становилась раздражительней, нелюдимей.

За ее плечами были годы «противоправительственной пропаганды». И она знала, что такое нужда.

Ее отец носил громкое звание «золотых дел мастер», но у этого мастера никогда не водились золотые монеты, зато была большая семья и большие долги. Жили впроголодь, милостью родственников. Так что яранский голодный государственный паек в 1 рубль 20 копеек было еще не самое худшее из того, что испытала Анна Адольфовна.

Полицейские власти донесли губернатору: «крайне вспыльчива, домоседка, любит уединение».

И все это не соответствовало действительности. Конечно, станешь домоседкой, если нет никакой работы и нет знакомых. Невольно уединишься в маленькой полутемной комнатушке с книгой, пока сквозь слезящиеся окна пробивается свет. А вечерами нужно экономить керосин. Такие вечера хорошо проводить в задушевных беседах с близкими. Но близкие остались далеко. А здесь самый частый гость – полицейский чиновник. Он приходит «справиться о здоровье». От такой полицейской «учтивости», от нужды и вынужденного безделья станешь не только вспыльчивой, с ума сойти можно.

Как познакомились, как стали друг другу дороги и близки эти два сдержанных, замкнутых человека, никто из ссыльных не знал. Но заметили скоро. Хотя такие люди и не выставляют свои интимные чувства напоказ. В среде революционеров тех дней еще были живучи заветы Рахметова.

Анна Адольфовна вспоминала:

«В то жестокое время подполья многие считали, что у революционера не должно быть семьи, детей. Когда в ссылке родилась наша старшая дочь, один из товарищей прислал нам прямо-таки соболезнующее письмо. Оно до глубины души оскорбило и меня и Иосифа Федоровича. Никогда не считал он, что семья может оторвать его от служения революции».

Кто автор этого письма, Киселевская, конечно, не сказала. Ссыльный И. Мошинский потом признался: «…впоследствии нас поразила женитьба Иосифа Федоровича на товарище по ссылке Анне Адольфовне Киселевской. Не мирилось это с установившимся в ссылке мнением о Иосифе Федоровиче».

Наверное, Дубровинский и Анна Адольфовна, зная такие настроения среди ссыльных, не спешили с объявлением своего брака.

Но Радину становилось все хуже и хуже. Иосифу Федоровичу все труднее было в одиночку заботиться о больном товарище, оставлять его одного вечерами. А ведь ему хотелось вечером, когда быстрые сумерки заволакивают темной дымкой уродливые улицы и убогие дома, отворить дверь в ту маленькую комнату, где его ждала любовь, где он оттаивал, оставлял за порогом суровость.

И колония ссыльных отпраздновала свадьбу.

Не было лихих троек. И не благовестили колокола церквей. И стол не ломился от яств. Но было шумно, как всегда бывает шумно, когда в дом набивается молодежь, было весело, хотя пелись и невеселые песни.

Накануне свадьбы Леонид Петрович уехал. И Дубровинские не раз вспомнили о человеке, который первым так тепло, так искренне сказал им свое «благословляю».

Может быть, Радин и не произнес этого слова. Но разве все нужно говорить? И может быть, лучше оставить на память песню.

Пели песню, имя автора которой узнали здесь, в Яранске:

Смело, товарищи, в ногу…

Радин сочинил не только слова, но и музыку. И когда сочинял, у него под рукой не было фортепьяно. В Таганской тюрьме оно не полагалось.