«Дорогая мамочка, — писал Юрка, — спасибо за вкусную посылку. Чувствую я себя отлично. Закаляюсь. Вернусь вместе со всеми, когда кончим дело. Привет папе. Если тебя спросят, что такое полезное ископаемое, знай — это картошка, испечённая на костре и пахнущая дымком. Целую. Твой Юрка».
Анна Евгеньевна молча передала Юркино письмо Лёше и достала из конверта вторую записку.
«
Прочитав записку Игоря, Анна Евгеньевна также, не сказав ни слова, протянула её Лёше.
Лёша читал, восхищённо покачивая головой:
— Вот черти, а!.. Ну, сильны!.. Анна Евгеньевна, надо понимать, всё в порядке!
— Да… Вообще, конечно…
Улыбнувшись, она взглянула на Лёшу и сказала:
— Спасибо что вы туда съездили. Теперь вы знаете, какой Сорокин — Сорокин и какой Сорокин — не Сорокин!..
Свадебный пирог
Мы все любили её — и я, и Сергей, и Димка. Случилось так, что и встретили мы её все вместе. Она вышла с подругами из подъезда института, и все они взялись за руки и пошли по самой середине улицы. Они шли смеясь и что-то распевая, и шофёры объезжали их, стараясь не нарушить этот весёлый строй.
Она шла в центре и была так красива, что об этом можно писать отдельно.
Мы невольно остановились.
— Братцы! — тихо сказал Димка. — Посмотрите!..
— Я никогда в жизни не видел таких девушек! — сказал Сергей.
— Да. Ничего, — сказал я сдержанно. Я боялся открыться сразу, и кроме того, сдержанность уже в те годы казалась мне лучшим украшением мужчины. — Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей! — сказал я, приходя в восторг от собственной хитрости.
На следующий день мы встретили её снова. Она медленно шла по аллее, держа под мышкой портфель и старательно обрывая лепестки ромашки. Первым её опять заметил Димка.
— Братцы, — сказал он, — мы погибли. Она гадает на ромашке: любит, не любит…
— Он вас не любит, — сказал я.
— Кто он?
Она посмотрела на каждого из нас, и мне уже тогда показалось, что Димка удостоился самого долгого взгляда.
— Вы ошибаетесь, — сказала она, — я просто гадала, сдам я завтра зачёт?
— А что у вас завтра? — спросил Димка.
— Органическая химия.
— Я дам вам свои конспекты, — быстро предложил Димка.
— Если у вас подробные конспекты, я с удовольствием воспользуюсь ими, — сказала она Димке. — Будете проходить мимо, занесите.
— Куда? — спросил Димка. Он уже шёл напролом.
— Студгородок. Второй корпус, второй этаж, комната пять.
— А как вас зовут?
— Елена, — ответила она.
— Понятно. Значит Леночка, — догадался Димка, — до свиданья.
Она улыбнулась нам и ушла.
— Братцы, так начинается личное счастье, — задумчиво сказал Димка.
С этого действительно всё и началось. Сперва Димка отнёс ей конспекты. И она сдала зачёт. Потом мы пришли к ней в гости. Каждый из нас принёс цветы. Потом мы вместе ходили в театр, ездили за город и вместе катались на лодке. И тогда же, я помню, был этот случай, когда, нагибаясь за сорвавшимся веслом, я, как бы невзначай, поцеловал ей руку. Сергей это заметил. Он строго посмотрел на меня и сказал:
— Трое в лодке, не считая собаки!
Итак, мы любили её. Каждый по-своему, но все нежно и бескорыстно.
А потом началась война. И я, и Сергей, и Димка уезжали одновременно. Мы пришли к ней в последний раз. И решили так. Если хотя бы один из нас будет в Москве, он непременно зайдёт к ней и проведёт с ней вечер, а стол будет накрыт для четырёх.
Во время войны мы встречались не все. Но на столе стояли четыре прибора. И тому, кто в редкий вечер был с ней, казалось, что все опять в сборе, что мы никогда не разлучались и что мы обязательно встретимся.
Так было долго. Однажды мы приехали в Москву вместе с Сергеем, мы были оба на Первом Белорусском. Мы пришли к ней, и стол был накрыт для четырёх. Мы вспомнили Димку добрым словом, и тут она прочла нам его письмо. Он писал, что его отзывают с фронта, что он будет военпредом на заводе в ста километрах от Москвы.
Я помню, мы вздохнули с Сергеем, а она улыбнулась и сказала:
— Мальчики, всё остаётся по-старому.
Но в её глазах мы уже видели Димку. У неё были такие глаза, что об этом можно писать отдельно.