Друзья и недруги. Том 2

Еще несколько минут – и через окно стали долетать громкие вопли Хьюберта. Потом оконный проем заслонила мощная высокая фигура, и только тогда Джеффри наконец увидел сэра Лайонела. Недолго посмотрев в окно и послушав крики Хьюберта, сэр Лайонел обернулся. Его губы покривила усмешка.

– Вопит так, что можно оглохнуть, но отец сечет его куда милосерднее, чем твоего сына, Милдред! – Сэр Лайонел опустил глаза на Джеффри: – Почему ты молчал? Не понимал, что своим упрямством только распаляешь отчима?

Джеффри и теперь промолчал, исподлобья глядя на сэра Лайонела.

– Отвечай, сынок! – испуганно прошептала мать. – Ведь тебя спрашивает сам сэр Лайонел!

Вопреки ее страху сэр Лайонел неожиданно рассмеялся добродушным смехом.

– Он подошел вплотную к кровати, ухватил меня за вихор, заставив поднять голову, и посмотрел мне в глаза. – Рот Джеффри искривился в невеселой усмешке, а глаза сурово прищурились, словно отец, не считавший его сыном, вновь предстал перед ним.

– Нет! Ты все понимал, – протянул сэр Лайонел, – но решил молчать. А ты растешь смелым, я бы даже сказал – бесстрашным!

Его глаза и голос выражали одобрение и гордость, но не побочным сыном, а собой. Мимолетно оглянувшись на законного сына, который выглядывал в окно, собственным видом не позволяя отчиму Джеффри перестать сечь Хьюберта, сэр Лайонел очень тихо сказал:

– В тебе видна порода, щенок, хоть ты и не чистых кровей. Из тебя выйдет толк, если… – Он выразительно выгнул бровь: – Если будешь знать свое место.

Отпустив Джеффри и слегка оттолкнув его, сэр Лайонел сказал:

– Хватит, Гай. Правосудия на сегодня вполне довольно.

Повинуясь властно протянутой к нему руке отца, Гай отошел от окна – крики Хьюберта тут же стихли – и, положив ладонь на плечо Джеффри, спросил:

– Отец, почему ты сейчас сказал «хватит», а утром позволил так долго сечь Джеффри? Ведь ты мог раньше остановить его отчима, в любую секунду!

В его голосе прозвучало тщательно скрываемое неодобрение, но Джеффри уловил осуждающие нотки и неожиданно для себя испугался за младшего лорда. Как оказалось, напрасно. Сэр Лайонел обладал не менее тонким слухом и тоже все отлично расслышал, но лишь улыбнулся, ответив:

– Конечно, мог. Но мне было интересно, как долго продержится твой молочный брат, Гай, прежде чем взмолится о пощаде. Как только я понял, что он намерен молчать, даже если его забьют до смерти, я приказал прекратить. Мое любопытство было удовлетворено.

Гай долго и очень внимательно смотрел на отца, после чего молча кивнул. Его лицо утратило мягкость и стало похожим на высокомерное лицо сэра Лайонела.

– Теперь я понимаю, – чуть слышно выдохнула Эллен.

– Понимаешь? – переспросил Джеффри и тяжело усмехнулся краешком рта. – Нет. Боюсь, ты не все поняла. Тот день имел значение не только для меня. Куда больше он значил для сэра Гая.

Солнечный свет, проникавший сквозь прозрачные кроны деревьев, в видениях Джеффри снова заслонил высокий силуэт, но это был не сэр Лайонел, а сэр Гай. Точно так же, как когда-то его отец, сэр Гай стоял, наблюдая за леди Марианной, которая, зажмурив глаза и крепко сжав губы, содрогалась под ударами плетей. Он не видел лица сэра Гая, но в точности знал, что оно выражало не любопытство, а бесконечное терпение. И ждал сэр Гай не мольбы о пощаде, а согласия на предательство. Он ничего не дождался, как и сэр Лайонел с Джеффри. Все было так похоже – один день на другой, – очень похоже! Отец и сын разнились в целях, но не в способах их достижения.

– В тот день лорд Гай пришел, движимый состраданием и желанием восстановить справедливость, а под влиянием сэра Лайонела впервые вкусил сладость власти и получил первый урок сознательной жестокости. Наверное, именно с того дня и зародился разлад в его неокрепшей душе, усугубившись с годами, превратившись в бездонную пропасть, и этот разлад стал причиной другого, тоже минувшего, но не столь далекого дня. Ты понимаешь, о чем я?

Джеффри повернул голову к Эллен, и она, заглянув в его глаза, молча кивнула. Два дня, между которыми пролегли годы. В одном – Джеффри, в другом – Марианна. Память о теплой заботливой детской ладони на таком же детском иссеченном плече и о холодной, неумолимой жестокости, сквозившей в движении тех же рук, медленно складывающихся на груди, в прищуре холодных глаз, устремленных на женщину – желанную и ненавидимую. Как совместить одно с другим?

Встретившись с ней взглядом – тревожным, вопрошающим, но не враждебным, не отчужденным, Джеффри едва заметно покачал головой: