Другая жизнь

«Лифт в Манхэттен» – это, разумеется, курс алимты и цисплатина. Проявление бунтарского темперамента помогало его жене не только развлекаться и получать удовольствие, но и давало некоторое ощущение власти. Фармацевтические компании задумались бы о названиях своих лекарственных препаратов, услышь они, как она их высмеивала: «Эменд» (Аминь), «Ативан» (Этаон), «Максидекс» (Максидиск). Глинис обладала талантом перефразировать слова, находить интересное и смешное, впрочем, вполне безобидное в самом заурядном: лоразепам был превращен в сладкий марципан, домперидон в Дом Периньон, лансопразол в лэймси дивей, похоже на песенку сороковых годов. Все эти лекарства были необходимы, чтобы уменьшить «специальные эффекты» химии, у них, в свою очередь, также имелись «специальные эффекты», которые требовали новых лекарств, с еще более сильными «специфическими эффектами», таким образом, количество таблеток, принимаемых Глинис, могло увеличиваться до бесконечности. К сожалению, прозвища, которые она придумывала, не могли спасти ее тело от того, во что оно превратилось: по выражению самой Глинис, в «свалку токсичных отходов».

– По крайней мере, бессонница должна пройти через пару дней, – заметил Шеп. – Многие люди мучаются неделями.

– Да уж, я счастливая.

Шеп поднес кардиган к свету. На нем все еще виднелись розоватые пятна. Надо завтра в обеденный перерыв отвезти его в химчистку. Через три часа уже пора вставать, хотя процедура предполагает, что сначала следует лечь, что вряд ли получится.

– Тебе удалось сегодня поговорить с мамой или опять общалась с ее автоответчиком?

– Нет, я с ней не разговаривала. Да и зачем? Что мне сказать? Да, я приняла фолиевую кислоту и птеродактиля? – Шеп с трудом вспомнил, что так она называла пиридоксин. – Со мной ничего не происходит. Я занята лишь тем, что смотрю телевизор. Мы даже о погоде не можем поговорить. Какая погода, если я не выхожу из дому. Мы больше не можем обсуждать по полчаса, что я ела.

– Следует понимать, что этого мало.

– Не начинай.

– А я и не прекращал.

Шеп достал сушилку и аккуратно расправил свитер, чтобы он не деформировался. Поднявшись наверх, он промыл тряпки и занялся следами крови на ковре. Однако ему удалось лишь превратить маленькие темные пятнышки в огромные розовые круги. Он надеялся, что со временем сможет привести ковер в порядок, используя средства для интенсивной очистки. Сейчас лучше подумать о том, что владелец квартиры может вычесть из суммы депозита стоимость испорченного ковра. Проклятье, надо будет потом посыпать пятна солью. В нем появилось новое, более значительное и яркое, что должно было беспокоить гораздо больше: апатия. По большому счету, его совершенно не волновал ковер. Его не волновала сумма депозита. Пятна на ковре не вызывали никаких эмоций, как и замоченная в раковине ветошь. Он явственно ощущал нарастающую внутреннюю свободу. И выражение его лица не изменится в конце этой виртуальной игры из-за осознания, что нет предела количеству вещей, до которых ему нет дела.

Вернувшись в кухню, он осторожно коснулся неоконченной темы.

– Я понимаю, телефонные разговоры тебя утомляют. Но твоя мать просто хотела узнать, как ты себя чувствуешь.

– У меня рак! Чувствую себя дерьмово! А как должно быть? – Дыхание ее стало тяжелым и прерывистым. Из-за анемии ей было трудно дышать.

– Она старается быть хорошей матерью, – сказал Шеп.

– Она старается казаться хорошей матерью. Она учительница, теперь она будет говорить всем школьным сплетницам, какая она внимательная и заботливая, а те будут ей сочувствовать. Увольте! Пусть сама играет в эти игры. Она звонит ежедневно лишь для собственного успокоения.

Шеп едва не спросил, что же в этом плохого, но вовремя прикусил язык. Глинис не любила, когда другим хорошо.

– Джексон какой-то странный последнее время, – произнес он, кладя подушку ей под ноги; так необходимо делать, чтобы избежать отеков.

– В каком смысле?

– Сложно сказать, какой-то отстраненный. – Он принялся массировать ей ступни. Опухшие пальцы окоченели, и их было трудно размять. – Последние несколько дней он куда-то убегает в обеденный перерыв, хотя раньше мы всегда обедали вместе. Похоже, он чем-то расстроен. Когда мы гуляли в парке, мне показалось, он избегает откровенного разговора.

– Что-то новенькое.

– Может, он переживает за тебя. – Какие же у нее тонкие щиколотки! Он мечтал, чтобы она поправилась. Но только не ее ноги. – Когда ты была в больнице, он хорошо держался, чего стоят только его обличительные речи.

– Это из милосердия. Его тирады избавляли меня от необходимости поддерживать разговор. Шепард, я не хочу выглядеть неблагодарной, но я так себя ощущаю.

– Он не заострял внимания на происходящем, – сказал Шеп, положил ногу Глинис на подушку, стараясь скрыть охватившую его досаду. Нет смысла демонстрировать свою обиду.