Дриблингом через границу

Мы сидели в ирландском пабе на углу Грюнвальдской и Ясековой долины и смотрели на экран большого телевизора, где показывали драку болельщиков, довольно бездарно усмиряемых полицией. Горели автомобили. Телефонная будка, вырванная с корнем, словно дерево, лежала посреди проезжей части как символическая баррикада отделяя силы полиции от обезумевших фанатов. Пули со слезоточивым газом оставляли следы в воздухе. Камни лупили по щитам полицейских. Офицер, руководящий операцией с мегафоном в руке, призывал толпу разойтись. Он сообщил, что сейчас полиция начнет стрелять резиновыми пулями.

— Конец света, конец света, — повторял пан Янек, потягивая «гиннесс». — И всё в прямом эфире!

Я любил этот паб, к тому же и жил в трех минутах от него — в самом центре Вжеща[3], который немцы называли Langfuhr. В десяти минутах ходьбы от этого паба находится дом семьи Гюнтера Грасса. Сейчас на нем памятная табличка, а рядом скамейка, на которой маленький Оскар Мацерат, отлитый из бронзы, бьет палочками в свой бессмертный барабан. Но Оскар был и остается артистом. Он не ходил на матчи, только на парад НСДАП, который срывал, колотя по своей «жести». «Ирландец» стал первым пивным заведением и местом встреч в этой части моего города после обретения Польшей независимости. Работал он до последнего клиента. Раз в неделю я устраивал там собрание «Грабаловской академии». Мои друзья и знакомые всегда усаживались за один и тот же столик. Появлялся специально приглашенный гость: он должен был рассказать какую-нибудь историю. Если «академики» признавали, что рассказ хорош, мы оплачивали счет гостя. Если история не нравилась, ему приходилось платить за себя и… за всех нас. Коррупция исключалась. Ценилось искусство повествования, чистая радость от слова реченого и услышанного. Устное творчество. Как у Гомера, когда пришедший, утолив голод и жажду, начинает свой сказ. И, о диво, мы никогда не испытывали недостатка в желающих принять участие в этом азартном действе. Но пан Янек был не в счет. Он приходил в паб прежде всего, чтобы посмотреть матч. Перед нами у него было одно огромное преимущество: пан Янек был польским гданьчанином с довоенных времен. Не то что мы, рожденные после войны, чьи родители в 1945, 1946 или 1947-м году приехали из Вильно, Варшавы, Львова и Поморья в полностью сожженный, лежащий в руинах город. Пан Янек с малых лет ходил на стадион «Гедании» — был такой польский спортивный клуб в Вольном городе Гданьске. Отец пана Янека погиб в концлагере Штуттгоф[4]. Сам он всю свою взрослую жизнь проработал на Гданьской судоверфи имени Владимира Ленина, ранее — Фердинанда Шихау, и страстно любил футбол. Конечно же, он был болельщиком «Лехии», Гданьск, и команду «Арка», Гдыня, считал величайшим кошмаром своей жизни. Если выигрывала «Арка», пан Янек утверждал, что матч куплен, а судья берет взятки. Когда побеждала «Лехия», он кивал головой, приговаривая: «Вот и хорошо! Так держать!» Пан Янек был ходячей энциклопедией, он помнил все составы «Лехии» начиная с предыстории 40 и 50-х годов, когда над стадионом реяли специальные аэростаты, несущие огромные портреты Сталина.

— Глянь, — сказал он, — да это ведь гдыньские — самые хулиганы!

Но, пожалуй, он был не прав. Даже непросвещенный наблюдатель понял бы: только что дравшиеся друг с другом болельщики «Арки» и «Лехии» сейчас сомкнули ряды и с яростью анархистов атаковали батальон полиции. Полицейские применили свое гладкоствольное оружие. Резиновые пули угодили в нескольких болельщиков. По телевизору, однако, нельзя было разобрать, были ли это фанаты «Арки», Гдыня, или «Лехии», Гданьск. Видимо, и те и другие.

— И зачем нужна была эта наша «Солидарность»? — Пан Янек закурил сигарету. — Ради такого бардака? Что ж это за страна, если даже тут не в состоянии навести порядок, все к черту развалилось, — причитал он. — Мне-то хоть повезло, я еще успел получить приличную пенсию. А те, что ушли после меня? Позже? Хрен редьки не слаще, твою мать. Мы не за такой капитализм боролись. И вообще не о капитализме думали. Нам нужен был социализм с человеческим лицом. А ты вообще знаешь, что такое социализм с человеческим лицом? Это, скажу я тебе, когда человек, ясное дело, работает без разгибу, но что-то с этого имеет. Что-то, понимаешь? Не нужно вечно брать взаймы, тонуть в долгах. А что мы получили вместо социализма с человеческим лицом? Паршивый капитализм в стиле госпожи Тэтчер. Нет, ты только посмотри, что они делают! Ну и как нам организовать все это ЕВРО?! Еще и с украинцами на пару?!