Дрянь

Встреча должна была состояться в семнадцать часов. Как договорились, председатель «Розы» подъехал без пяти, вылез из своей «волги» и остался стоять с портфелем в руках. В десять минут шестого на площадь выехали голубые «Жигули». Еще через пару минут «москвич». Они остановились неподалеку от председателя, но никто не торопился выходить к нему. В обеих машинах сидело человек восемь. В семнадцать двадцать показался «мерседес» Золотцева. Он сам сидел за рулем, с ним были еще двое. Припарковавшись поодаль. Хулиган опустил боковое стекло. Вероятно, это было сигналом, потому что из «москвича» вылез небольшого росточка парень и вразвалочку направился к председателю. Коротко переговорив, он взял у него из рук портфель и так же неторопливо пошел через всю площадь к «мерседесу». Все шло самым замечательным образом, и тут председатель совершил непростительную глупость. Потом он, сокрушаясь, объяснял, что видел, как все дальше и дальше уносят его деньги, а никто не хватает преступника. Ему вдруг на нервной почве взбрело в голову, что милиционеры зазевались, и он, обернувшись, отчаянно замахал рукой.

У Хулигана оказалась отменная реакция. «Мерседес» рванул с места так, что пыль встала столбом. Через две секунды он пронесся мимо нас, и Виталик сумел показать, что его реакция не хуже. Все остальные остались сзади, но нашей старой разбитой «волге» было трудно тягаться с «мерседесом». Шансы уравнивала дорога — столько на ней было ям, трещин и ухабов.

— Остановитесь! — орал я в мегафон. — Милиция! Но Хулиган постепенно отрывался. Я открыл боковое окно, высунулся по пояс и выстрелил для начала в воздух. «Мерседес» вильнул и ушел вперед еще метра на три. Я выстрелил еще раз, целясь в колесо, но машину трясло, и пуля щелкнула в бампер.

— Держись! — заорал мне Виталик. — Обойду слева!

Он выскочил на обочину, скользя левыми колесами по самому краю кювета, и на секунду сумел поравняться с «мерседесом». Я увидел, как человек на заднем сиденье опускает стекло, одновременно поднимая обрез. И выстрелил в третий раз.

Золотцев ткнулся лицом в руль, «мерседес» круто ушел вправо, его перенесло через канаву, он дважды перевернулся и влетел в телеграфный столб.

По прокуратурам меня таскали в общей сложности месяцев восемь. Моя пуля попала Хулигану под левую руку и пробила сердце. Двое других остались живы, хоть и были изрядно покалечены. Главное обвинение предъявлялось такое: я не имел права стрелять в Хулигана, потому что никаких противоправных действий, кроме отказа остановиться, он не совершал. Бесстрастные рожи моих следователей стали сниться мне по ночам. Разговаривать с ними о том, кто такой Золотцев, было бесполезно, они делали вид, что не понимают. И я, сжав зубы, держался версии, что целился в колесо, но в момент выстрела машину подбросило на ухабе. Слава Богу, Виталик все подтверждал.

В конце концов, дело все-таки прекратили, но из розыска пришлось уйти. Как сказал тогда Валиулин, чтоб и овцы были сыты, и волки целы.

Я замолчал. Марина змейкой скользнула под одеяло, обняла меня за шею и поцеловала в подбородок.

— А куда ты стрелял на самом деле? — тихонько спросила она, и я близко-близко увидел ее широко раскрытые глаза.

— В Хулигана, — сказал я честно.

— Так я и думала, — с удовлетворением вздохнула она. Был второй час ночи, когда я проводил ее до подъезда. Заспанная лифтерша открыла на наш звонок и с большим неодобрением наблюдала, как мы еще и еще раз целуемся на прощание.

Я шел по весеннему ночному городу, вдыхая свежий, наполненный запахом цветущих деревьев воздух. Во всем теле и в голове была удивительная легкость. Я просто шел и дышал, гоня от себя прочь все мысли о завтрашних делах. Навстречу по другой стороне переулка прошла припозднившаяся парочка. Мужчина что-то глухо бубнил, а женщина разговаривала высоким, взволнованным голосом. Я разобрал слова «этаж», «насмерть» и «вдребезги». Повернув за угол, я остановился. Что-то происходило на том конце двора, за детской площадкой. Там стояла «скорая» и две милицейские машины с включенными мигалками. Бегом я оказался рядом с ними через полминуты.

— Самоубийца, — доложил узнавший меня сержант-водитель и показал наверх. Сверзился с пятого этажа.

Несмотря на поздний час, вокруг стояли несколько жильцов дома. Два санитара охраняли труп на асфальте, уже прикрытый от нескромных глаз простыней. Я присел на корточки и откинул край. Вероятно, погибший ударился головой — вместо лица была кровавая маска. Но я узнал его по тонкой шее и железным зубам, которые блестели между разбитых губ. Кошкодав Сипягин умер, так и не успев написать чистосердечное признание.

15

Невыспавшийся, с кругами вокруг глаз, злой как собака, Дыскин сидел напротив меня и остервенело ругался.

— Самоубийство! — едчайшим голосом произнес он, устав материться. — Да эта гнида была способна на самоубийство не больше, чем чугунная сковородка!