Дрянь

— Прорвало малыша. Надо было давно ему водички дать. Валиулин прошелся по кабинету и присел на край стола перед Байдаковым.

— Давай, милый друг, вспоминать, откуда деньги?

Витька быстро оглядел всех, кто был; в комнате. Я заметил, что глаза у него теперь заблестели, похоже, боржом ударил ему в голову.

— А может, я их выиграл? — спросил он с надеждой, как бы предлагая на общее обсуждение вариант ответа, который всех может устроить.

— Выиграл? У кого?

— Да не знаю я! — рассердился Байдаков. — В шмон, а то на бегунках.

— Значит, ты утверждаешь, что не помнишь, откуда у тебя эти деньги? сформулировал Валиулин.

— Ага, утверждаю. — Он икнул, пробормотал «пардон» и умоляюще приложил руки к груди: — Да нет, кроме шуток, не помню! Хотите, на колени встану?

— Ты какой день в запое? — деловито поинтересовался Мнишин.

Витька потерянно махнул рукой.

— Не спрашивайте! Месяц ни грамульки, человеком себя почувствовал, — в голосе его появился слезный надрыв, — оделся вот, — он подергал себя за полы кожаной куртки.

— Месяц не пил, а как оделся! — наставительно прогудел Голубко, намекая на прямые материальные выгоды воздержания, а я с удивлением подумал, что мне так одеться не хватило бы месяца, даже если б я этот месяц не только не пил, но и не ел.

— С горя запил, — понурился Байдаков. — Кота, сволочи, погубили.

— Это какого? — удивился Мнишин. — Рыжего, который у тебя жил?

— Угу! — кивнул Витька и заплакал. Слезы текли по его щекам, он принялся стирать их, весь измазался дактилоскопической краской. Зрелище было жалкое.

Мнишин двумя пальцами брезгливо взял со стола мятый байдаковский платок, кинул ему на колени.

— На, утрись…

Витькины плечи содрогались. Он принял платок, начал сморкаться, хлюпать, тереть глаза, в которые попала краска.

— Весна, понимаешь… — говорил он, всхлипывая. — Шмонается, дурак, где-то, три дня не видал его. А вчера утром выхожу из дому, мальчишки бегут: «Дядя Витя, дядя Витя, там ваш Рыжий висит…» На дереве… во дворе… за шею проволокой… падлы… — У него дрожала нижняя челюсть.

— Кто это сделал?

— А я знаю? — злобно вскинулся Байдаков. — Знал бы — убил гада!

Мнишин с Валиулиным переглянулись.

— А дальше что ты делал?

— Что… Похоронили мы Рыжего с пацанами. Тут же, во дворе. Настроение, конечно, хоть сам вешайся. Ну и пошел в магазин, куда ж еще…

— Это во сколько было?

— Да часов в двенадцать. Ребята знакомые в очереди стояли. Взял я сразу пару коньякевича, они три портвейна. Врезали, как полагается… За упокой души Рыжего.

— И что потом?

— Что потом? — переспросил Витька. — Проснулся утром, голова квадратная и это вон, — он мотнул головой в сторону денег на столе, — по всем карманам распихнуто. Встал кое-как и поехал в «Пять колечек» на поправку. А там повело меня, видать, на старых дрожжах…

— Как ты поправлялся, мы знаем, — нетерпеливо перебил его Мнишин. Расскажи-ка лучше, что ты делал вчера после того, как распили у магазина.

Байдаков наморщил лоб и погрузился в глубокое раздумье.

— Черт его знает, — наконец сообщил он. — Пили — помню, а дальше — нет.

— И часто с тобой так бывает? — поинтересовался Валиулин.

— Бывает… — эхом откликнулся Витька. — Особо, когда намешаешь всякой дряни, — его передернуло. — Иногда утром гадаешь: как домой дошел? А на автопилоте!

— Ну, вот что, автопилот, — зловеще начал Мнишин, но тут зазвонил телефон. Голубко взял трубку и сразу передал ее Валиулину. Тот послушал, покивал, сказал «спасибо» и положил на место. Потом повернулся к нам.

— Пальчики его, — сказал он и с каким-то новым выражением посмотрел на Байдакова. — Так что времени не теряйте, дуйте к прокурору за постановлением, проводите обыск.

Я увидел, как напрягся и замер Байдаков.

— Вы это про что? — спросил он с глухой угрозой. — Это про какие пальчики?

— Про твои, про твои, — с усмешкой ответил Мнишин и обратился к Валиулину: — Можно, Валерий Михалыч?

— Давай, — кивнул тот. — Ты начал, тебе и заканчивать.

— Гражданин Байдаков, — сказал Мнишин, глядя поверх Витькиной головы, — вы подозреваетесь в убийстве Черкизова Викентия Федоровича, совершенном вчера в его квартире…

При этих словах Витька странно оскалился, и я не сразу понял, что он смеется, — такой неподходящей была его реакция.

— Я? Кешу? Да что я, сумасшедший? Быть того не может!

— Может, — жестко оборвал его Мнишин. — Номера двадцатипятирублевых купюр, обнаруженных у вас при доставке в медвытрезвитель, идут подряд с номером купюры, обнаруженной в сейфе убитого. Они из одной пачки. И еще. Перед смертью Черкизов с кем-то выпивал. На одном из стаканов его отпечатки пальцев, на другом — ваши.

Байдаков больше не скалился. Он сидел, крепко сжав голову руками, словно боялся, что она вот-вот разлетится на кусочки. Его лицо было пепельно-серым в черных разводах.

— Вот она, проклятая, до чего доводит, — осуждающе прогудел майор Голубко.

Витьку увели два милиционера. Валиулин в задумчивости походил по кабинету, руки за спину, остановился у окна и, не оборачиваясь, сказал как будто сам себе: