Древний инстинкт

Поздно ночью, когда Лена крепко спала, Русаков взял ее ноутбук, прямо в футляре, и вышел с ним в сад. Нашел скрытую в черно-голубом кружеве теней скамейку и устроился, собираясь проверить почту. Вокруг было тихо, темно, а потому яркая картинка монитора с симпатичными зебрами просто-таки вызвала резь в глазах. К счастью, Леночка не предохранялась ни от желающих забраться в ее почтовый ящик (пароли отсутствовали напрочь), ни от чего другого… Русаков почувствовал, что краснеет. С чего бы это? «Не предохранялась», – звучит многообещающе… Щеки его просто пылали при мысли о ее возможной беременности. Итак. В который раз уже он пользуется ее бесшабашностью и проверяет почту… Роза молчит. Ну и правильно. Татьяна сбрендила, так травмировать человека: «выкидыш», «скоропостижно скончалась», «не смогли остановить кровотечение», «она сгорела», «воспаление легких, кто бы мог подумать? Молодая баба…» Ни к чему Лене это знать, особенно сейчас, когда она, возможно, вот-вот понесет. Маленького Русакова. Ладно, одно письмо, вот и хорошо. Теперь телефон. Он достал из кармана Ленин телефон и включил его. Снова Татьяна: «Отзовись, немедленно, Оля умерла…» Как же она любит эти убивающие наповал словечки типа «скоропостижно скончалась», «умерла». Нет бы спросить: как поживаешь, подружка? Какая температура воды в море? Так, а это что еще за письмо? Русаков хоть и был врачом и многое повидал на своем веку, но при виде имени отправителя ему стало не по себе: «Оля». Вот, решил написать человек с того света, а что, пока не зарыли в землю, почему бы не попрощаться с бывшей подругой? Нет, конечно, нет, письмо написано в день смерти… Ничего себе! Умирала, а писала… И что у нас там? Просто набор цифр. Номер телефона. Стало быть, туда следует позвонить. Вот как все уляжется, как похоронят твою подружку, Лена, так и телефон отыщется, и ты сама решишь, стоит тебе звонить по этому номеру или нет. В любом случае ты все равно узнаешь об этой смерти, как и о том, что Бессонов овдовел. А мне предстоит выдержать испытание… Как поведет себя Лена, когда узнает, что Бессонов остался один? Конечно, захочет увидеть. И он, Русаков, не посмеет ей запретить сделать это. Пусть он и любит ее больше жизни, пусть и считается ее женихом, но все равно Лена – не его собственность, а потому имеет право встретиться с Бессоновым и хотя бы объясниться. У человека всегда есть право выбора. И у Лены тоже. А вот у самого Русакова этого права и быть не может, ему не нужно это право, он уже все выбрал и решил для себя. И он, если понадобится, будет ждать сколько угодно ее возвращения… А сейчас она принадлежит только ему.

Он вернулся к спящей, раскинувшейся на постели Лене, поцеловал ее и прижал к себе. Во сне она вдруг, почуяв его, уцепилась тонкими руками за его плечи и, не открывая глаз, зарылась лицом ему в грудь, да так страстно, жарко, что он чуть не застонал от счастья. Она бесконечно доверяла ему, доверяла, а он, подлый, закодировал ее почтовый ящик и украл телефон…

Глава 14

Он и сам не понял, как могло случиться, что последние два его дома, над которыми он работал, удивительным образом напоминали своей мрачностью монастырь или тюрьму. Красно-бело-коричневые стены, минимум окон, да и те узкие, невыразительные (разве что два, симметрично расположенные в огромном охотничьем зале, украшены богатыми витражами), чугунные ворота и дубовая дверь.

Такой дом – его мечта. Дом-крепость. Дом, куда бы он мог спрятаться от всех своих кошмаров, от чувства вины и постоянного страха перед разоблачением.

Вот уже почти год Дмитрий Бессонов живет с женщиной, один вид которой все чаще и чаще вызывал у него стойкое желание сбежать (сбежать ли?), спрятаться от нее куда-нибудь подальше, чтобы только не видеть ее (одна ложь наезжает на другую, как автомобили в тумане), не слышать ее тихого, лишенного каких-либо эмоций голоса. Сразу же после того памятного дня, когда они уговорились хранить его страшную тайну, связанную с его манией членовредительства, Оля со свойственной ей деловитостью и практичностью, а также хозяйственностью и проворностью (он одинаково не переносил в женщинах ни одного из этих качеств), распоряжаясь его средствами, принялась вить добротное, просторное, безвкусное, но очень удобное гнездо, куда привезла и поселила на веки вечные своего трехлетнего птенца – некрасивого, с испуганными карими глазами толстого молчуна. Густые брови и насупленный взгляд делали его похожим на неуклюжего и недоверчивого медвежонка, осторожно, перебежками перемещавшегося по их большой квартире и постепенно осваивавшего детскую технику – велосипед, самокат, маленький синий, сверкающий при электрическом свете дорогой люстры автомобиль. Его мамаша же, не в пример скованному в движениях и освоении нового для него пространства малышу, очень даже быстро свыклась с тем, что теперь она для двоих своих мужчин – самая главная, а потому с мнением ее следует считаться.