Дремлющий демон Рида

В моем стиле – довести до предела, заставить пережить их то, что пережили их жертвы. Заставить пройти через страх, боль, принятие и довести до беспамятства. Загоняя в агонию их же оружием.

А после этого собраться, вымыть руки, стол, замотать остатки в целлофан, поместить в холодильник для рыбы и при возможности вывезти на яхте в залив.

– Господин Стоун, – я улыбнулся самой доброй улыбкой из своего арсенала, отчего страх на лице мужчины стал еще более заметен. Люблю такие моменты: их страх придает мне желание жить, насыщает мою кровь кислородом. Ухх. Мурашки пробежали по моей спине. Я говорил, что они возбуждаются перед смертью? Я соврал. Не одни они. Я тоже. Он убивал женщин, вырезая их половые органы и насилуя их после. Слишком грязно, как по мне, но он сам вложил скальпель в мои руки. Он что-то хочет сказать, но лишь кровь выливается из его глотки красной вспененной жижей.

– Господин Стоун, не нужно оправданий. Я вас прекрасно понимаю, – я надеваю второй комплект перчаток, не хочется забрызгаться его кровью, одноразовый фартук мясника уже завязан, я готов. И настал тот момент, когда, испытав боль, унижение и страх, жертва возбуждается, когда адреналин несется по венам, а разум еще пытается соображать. Вы знали, что в древности воина, который бледнел при виде крови, брали на службу? А тех, кто краснел – нет. Стоун побледнел. Кровь отхлынула от его головы, прибывая в другое место.

Возбуждение.

А я, язвительно ухмыляясь, смотря, как маленький сморщенный член наливается кровью, что не делает его больше. Я хмыкаю, уже готовый нанести первый надрез, что выпустит фонтан крови, хотя, думаю, мне нужен защитный экран на лицо. Альфред, видя, что я опустил руки, выдыхает, я вижу, как он мотает головой и пытается выбраться, но я предусмотрел все. И теперь еще и экран. Я с интересом рассматриваю объект, мое возбуждение сошло на нет, но его будто лишь возрастает. Каково это – залезть в голову убийцы? Каково знать его мысли, ощущать его страх, возбуждение, видеть, как пот стекает по лбу. Видеть, как он в шаге от черты. Его рот издает интересный захлебывающийся звук, я очевидно перестарался, перерезая мышцу.

Слишком много крови.

Я не люблю кровь. Она тяжело отстирывается, ее сложно убрать из помещения.

Нужно найти другой способ, как лишать человека голоса.

Но не чувств.

– Сладострастие, Господин Стоун, является одним из семи грехов. Сегодня мы лишим Вас инструмента одного греха. И жизни.

Я вижу, как он начал дергаться и зажмуривать глаза, будто надеясь, что из моих узлов можно выбраться. Я постарался. Я знал, что он будет против нашего небольшого представления.

– Господин Стоун, а Вы знали, что, исходя из мифов, усопшему клали на глаза монеты, чтобы он смог заплатить паромщику Харону, который переправлял его в Царство мертвых через реку Стикс?

Его серые глаза замирают, изучая меня. Будто стараясь запомнить. Но зачем? Он не выйдет отсюда живым. Я подхожу ближе, немного наклоняясь перед его лицом. Он ужасно воняет. Страхом вперемешку с потом. Я предпочитаю чистый запах. Без ненужных примесей.

Страх.

Я втягиваю аромат и опять ощущаю приятный жар возбуждения, но пот…портит все наслаждение. А его глазки смотрят и будто уговаривают меня перестать.

Но я же даже не начал.

Кровь струйкой вытекает из-под его тонких обветренных губ, я вижу почти отвалившиеся куски кожи. Я не терплю такого отношения к своему телу. На секунду мне стало отвратительно.

– Я думал, Вы более щепетильны к себе, господин Стоун. Я огорчен.

Он будто не понимает, а в его глазах отчаянье. Мне это нравится. Его голова четко зафиксирована, он не может повернуть ее или излишне дёрнуть. Я сжимаю скальпель сильнее.

Мой любимый момент.

– А Вы знаете, что нельзя положить монеты, если глаза открыты?

Кажется, он догадался, мне это нравится, жаль, что от него так смердит.

Он скулит, пытается выбраться. Тщетно.

Я оттягиваю веко, и его мычание заставляет меня поморщиться. Слишком шумно. Скальпель отрезает веко, будто проваливаясь в растопленное масло, делая тончайший разрез. Я научился не повреждать глаз. Теперь он будет видеть все. Я аккуратно кладу веко на волосатую грудь мужчины и оттягиваю второе. Медленно, миллиметр за миллиметром, я отделяю плоть от тела, не обращая внимания на то, как он дергается, а из его рта все так же льется красная пена. Вот оно, опять возбуждение.

Сладострастие – и мой грех тоже. Один из моих любимых грехов.

Я кладу второе веко и любуюсь картиной. Идеально, если бы не кровь заливающая лицо и хрипы.

– Придержите коней, господин Стоун. Мы только начали.