Драная юбка

От языка полицейских по телу бегут мурашки. Я слышу как они шепчутся у моего стола: Она сломалась? Она тебе что-нибудь рассказала? Нет, она ничего не говорила.

– Где ее отец?

– Он на пути из Тофино. Должен бы уже приехать.

Новый полицейский трясет головой. Ненормальный Хиппи. Не Мудрено. Зуб даю – они конфискуют его жухлую марихуану.

– Мисс Шоу, вы не хотели бы воспользоваться услугами адвоката?

Ага, еще чего. Это почти как сразу согласиться, что тебе есть что скрывать.

– Нет, мне не нужен адвокат.

– В любом случае, вам все равно придется встать с постели.

– Но мой папа…

– Вам придется проследовать с нами в участок.

– Для чего? Я же ему уже сказала, что ничего не помню.

– Вы находитесь под арестом.

Под арестом. Холодные браслеты, застегнутые на твоих запястьях, потому что ты бывшая беглянка с буйными наклонностями, – это арест. И как тебя запихивают на заднее сиденье их патрульной машины, и ты вжимаешься лицом в кожу сиденья, согретую жопой предыдущего преступника, – это арест. И когда стараешься не выглядывать из окна, чтобы тебя не заметили соседи. Ты просто пялишься на рацию, неподвижно высвечивающую какой-то полицейский код, который простым смертным не понять.

Арест – это будто тебя опускают ниже, чем ты находился, с очень небольшими шансами всплыть обратно.

Под водой, под землей – они могли бы с таким же успехом пользоваться этими словами, потому что под водой, под землей, под арестом – все едино.

Они привели меня в какую-то комнату, пахнущую «Биг-Маком» и детской присыпкой. Книжки доктора Суса,[19] раскраски и разрисованные фломастерами комиксы валяются на полу.

Я не совсем понимаю, зачем полицейские поместили меня в комнату для детей.

– Должно быть, все это для тебя очень тяжело и страшно, – сказала женщина-следователь. – Ты молодая девушка, тебе это, наверное, невыносимо.

Мне кажется, они надеются, что эта беременная, яснокожая и вся из себя излучающая материнство женщина расколет меня на разговоры о пятнице. Она забирает мою одежду, и теперь я наряжена в светло-голубую, тоненькую, как бумага, сорочку без рукавов.

Я пытаюсь оттянуть сорочку вниз, сделать как можно длиннее.

Когда вернется жар, моя кожа растопит этот костюм для преступников.

Моему адвокату стоило бы поспешить. Я выбрала его по телефонному справочнику, потому что мне понравилось, как его зовут. Эдмундо Горацио.

Я никогда в жизни не встречала адвоката. Может, он будет, как отец в мыльной опере «Династия», седоголовый и очень спокойный. К его приезду я должна быть менее угрюмой. Я не могу все испортить с мистером Горацио. Я объясню ему, что я не грязная и омерзительная, хотя выглядит все именно так. Я репетирую шепотом: Я – хороший человек. Я – хороший человек. Я – хорошая.

На самом деле мне бы хотелось, чтобы моим адвокатом был Лемми из «Моторхеда». Почему те, кто мог бы тебя понять, так далеки – всего-навсего лица на обложках журналов и кассетных обертках.

Лемми бы все понял. Он бы сказал: Я знаю, что ты не плохой человек, Сара. Я знаю, что ты не собиралась оказываться там, где была кровь, и крики, и нож, и кровь, и крики, и нож в переулке.

На улице шел дождь. Черное платье соскользнуло с ее плеч, на них блестели капли. Она дрожала и пожаловалась, что замерзла. Капли дождя на плечах. Я отдала ей Китаянкино пальто – блестящий, похожий на кинжал нож вывалился из белого меха и приземлился на траве. Я больше ничего не помню. Там еще были кувшинки в озере, подобные нервным ангелам. Смотри, сказала Джастина, указывая на это маленькое самодельное озерцо. Видишь лебедя? Вот там я была, когда меня украли.

Я увидела длинный изгиб шеи и взмах белых крыльев. Лебедь пролетел над белыми цветами в воде, и в моем сердце поселилась незнакомая печаль.

Я знаю, что полицейские пытаются тебя перехитрить. Китаянка мне все рассказала. Сначала они взяли ее пьяной и допрашивали, пока ее не затрясло от стыда. Вопросы-ловушки, вот чем пользуются эти козлы. Когда ты впервые влюбилась? Когда лишилась девственности?

Хорошо, но меня никто не перехитрит. Они пытались. Когда я была на заднем сидении патрульной машины, и потом, когда они спустили на меня будущую мать: Сара, мы знаем, что ты была в «Белых Дубах». Мы знаем, что у тебя буйные наклонности. Скажи нам, кто взмахнул ножом. Скажи нам, откуда в тебе столько гнева.

Я повторяла один и тот же ответ, пока сама не поверила, что это правда:

– Мне нечего сказать.

Мне нечего сказать. Растворитесь. Исчезните.